Открывая глаза
Шрифт:
Хейнц вышел. Новак вздохнул. Разговор с губернатором не обещал ничего хорошего. Собравшись с духом, мужчина отправился на голгофу.
Глава 7
Ноябрь 1860г.
– Грегг, ты знаешь ответ?
– Я не расслышал, скажи ещё раз! – Аткинсон снова запрокинул голову назад и прошептал: – Что за вопрос?
– Какой вид наркоза был открыт в сорок седьмом году: хлороформ или эфир? – очень медленно, по буквам повторил вопрос Пол.
– Первое, конечно.
– Спасибо, – отстранившись от товарища, Гудвин написал ответ на исписанном листе бумаги.
Он совершенно не успел подготовиться к тесту. Последнее недели Гудвин был настолько занят, что до учебы не доходили руки. Отец постоянно пропадал,
С Миттом стало трудно разговаривать; он терял рассудок и Пол это прекрасно понимал, но пока не бил тревогу. Он рассказал о своих мыслях только Джерри, не желая волновать сестру, которая разрывалась между работой и поисками отца, с каждым днем становясь всё раздражительнее и мрачнее. В те редкие моменты, когда отец появлялся дома, Ханна пыталась с ним поговорить, порой, не дожидаясь мужчин, но родственник всегда её прерывал и уходил в свою комнату.
Поэтому декции для Пола стали унылым времяпрепровождением, когда не было другого желания, кроме как поспать. Поначалу Гудвин старался больше времени заниматься учебой дома, но стоило ему только переступить порог, как появлялась заплаканная Ханна, которая умоляла найти отца, и Пол отправлялся на поиски. И каждый новый раз, каждое новое исчезновение Митта случалось все чаще; дошло до того, что мужчина приходил домой поздно вечером, а утром снова исчезал. Какая уж тут могла быть учеба, когда приходилось ни свет, ни заря, услышав шум закрывающейся двери, в очередной раз пытаться догнать и остановить отца.
– Грегг! – заставив студента снова повернуться, Пол задал вопрос: – Поздние вторичные или отсроченные первичные швы накладывают до появления грануляций?
– Мистер Гудвин, вы проверяете знания мистера Аткинсона? – осведомился Хованьский, стоя в другом конце аудитории, в очередной раз заметивший, как Пол пытается выудить хоть немного информации из головы друга. – Не утруждайте себя, комиссия с этим сама справится! А вас мы можем сегодня больше не увидеть, если такое повторится, – спокойно погрозил ему профессор, будучи единственным в аудитории преподавателем.
Пол хотел ответить ему, но в сотый раз решил промолчать. Гудвину отвратительно было наблюдать, как профессор, не скрывая своего участия, помогал Сариту, часто просматривая его записи и кивая головой, если ответы были верными. От такого отношения к себе и остальным Гудвина тошнило; он знал, что может встать и публично разругаться с Хованьским, но вследствие очень важной контрольной работы, результаты которой напрямую влияли на предстоящую зимнюю практику, зло молчал. У Пола создавалось ощущение, что Хованьский целенаправленно открыто помогает Сариту, останавливаясь перед студентом так, что Гудвин видел каждое действие преподавателя. Эта мысль могла показаться бредом, не будь Пол так уверен в ней – слишком уж профессор не любил его, а стоило Полу только попытаться возмутиться, у Хованьского появилась бы реальная возможность выгнать его из аудитории. Пытаясь не наблюдать за происходящим, будущий врач склонялся над вопросами и перечитывал их по нескольку раз, в надежде вспомнить верные ответы. И, хотя на практике Гудвину не было равных, даже Аткинсон, при всех своих знаниях не так быстро соображал, теорию во многих местах Пол упустил. Связано это было как с особенностью его обучения в подростковые годы, где лекции были многочисленны, но редко касались сложных теоретических вопросов, так и с отсутствием желания учить целые
– Время вышло! Прошу вас собрать все листы на моем столе и ожидать результатов. Комиссия проверит все работы и сразу же проведет распределение на практику, – через несколько минут заявил преподаватель, по-прежнему внимательно наблюдая за Полом.
Выйдя в коридор медицинской школы, большинство студентов нашло себе место у стен и окон, некоторые ушли перекусить. Громкие пустые беседы стали заполнять коридор, помогая не переживать за результаты и хоть как-то занять появившееся время.
– Пол, ты представь, как будет здорово, если меня отправят практиковаться в Вашингтон. Целых три месяца. Профессор Монсон рассказывал мне, что там намного лучше качество медицины. А ведь два города так близко друг к другу расположены, – восторженно рассказывал Аткинсон Полу свои мысли, найдя его стоящим в одиночестве у окна напротив лекционного кабинета через полчаса после окончания контрольной.
– Угу, – промычал Гудвин, совсем не слушавший, что говорит Грегг. Он не сводил глаз с Сарита, весело болтавшего с Конолом, которой был готов смеяться над любой, даже самой плоской, шуткой.
– А потом приехать и сдать досрочно экзамены, чтобы устраиваться куда угодно, – Аткинсон закрыл глаза от прелести воображаемой картины. – Это так здорово! Как думаешь, у меня получится, Пол? Пол? Ты куда?
Гудвин отошел от надоевшего ему студента и приблизился к Сариту, с каждым метром чувствуя нарастающую злость к этому человеку. Отношений между ними не было никаких, они почти не разговаривали, лишь изредка обменивались несколькими словами по теме лекций. Гудвин до конца не понимал, что движет им, почему он ненавидит Сарита так же, как его отца, но был уверен, что яблоко от яблони упало совсем близко.
– Тебе папаша во всем помог? – с места в карьер спросил Пол, остановившись перед сокурсником. Изображать их себя вежливость Гудвин был не намерен, даже смотреть спокойно на Сарита не было сил в этот момент.
Уолсен сначала не понял, что обращаются к нему. Увидев перед собой оскалившегося Гудвина, он, широко улыбнувшись, ответил: – Уж побольше, чем тебе! А вообще это не твое дело.
– Раз так, то признайся открыто в своем невежестве! На вас противно было смотреть! Все видели, что ты сам ничего не сделал! – грубо потребовал Пол.
– Пол, успокойся, не цепляй Сарита? – решил вмешаться Конол, но Гудвин только бросил быстрый взгляд на него и снова посмотрел на своего недруга.
– Говори за себя! – спокойно ответил Сарит. – Ведь сам не отставал от Аткинсона. Нужно было готовиться, чтобы не списывать у других. Если ты не компетентен в вопросах медицины, нечего было поступать сюда, – Говорил он так, словно смеялся в лицо Полу.
Это едкое замечание, добравшись до головы Пола, внесло туда новую порцию ярости. – Как бы я плохо не был готов сегодня, это не сравнится с твоим незнанием абсолютно любых вещей, связанных с медициной! – медленно выговорил он каждое слово, чтобы успокоиться. И не давая ничего ответить Сариту, продолжил: – Будь моя воля, я бы давно вышвырнул вас обоих из школы, запретив тебе учиться, а ему учить. Ты так жалко смотришься, когда папаша пытается сделать из тебя подобие врача-идиота, который всю жизнь будет думать, что он лучший врач, хотя не представляет из себя ничего! Но ему, видать, очень не понравилось, когда на пути его бездарного сынишки появилась преграда.
Сарит улыбался.
– Ты – преграда?
Гудвин уже не услышал насмешки однокурсника: – А ты не подскажешь, почему твой папаша так старается тебя подтянуть к весенним экзаменам? Нам бы всем было интересно услышать это!
Вокруг них столпилась почти вся группа, даже проходившие мимо студенты других курсов останавливались, чтобы послушать словесную перепалку. Сарит никак не хотел вступать в спор и, уверенно держа себя в руках, произнес в ответ:
– Отец мне подсказывал только одно: он говорил, что ты безмерно глуп! – и, показывая, что он закончил разговор, Сарит вновь повернулся к ирландцу, наблюдавшему за разногласием студентов со все большей злостью по отношению к Полу. Видимо, плоский юмор, в избытке имевшийся у Сарита, покорил Конола.