Откуда ты, Жан?
Шрифт:
Ваня сунулся в нагрудный карман, думал просто дать ей рублёвку, и вдруг уставился на старуху.
— Только на хлеб насущный, — промямлила та, почувствовав что-то неладное. — Из психбольницы вышла я. На дорогу ничего не дали. А ехать надо…
— Почему так обманываете? — не сдержался Ваня.
Старуха попятилась.
— Боже упаси… пресвятая дева Мария. С чего бы мне врать?
— Я хорошо знаю, из какой вы больницы, Глафира Аполлоновна.
— Свят, свят, свят, — перекрестилась старуха. Придержав белыми пальцами свои очки, она посмотрела сквозь разбитое
— Подожди, подожди-ка. Чей же ты будешь, солдатик?
— Иван я, Кабушкин.
Тут её белые пальцы дрогнули.
— У-у, палач! Не прибили тебя там, на фронте? Прибьют, бог даст, ещё прибьют, окаянный. А ты, красавица, беги от него. С антихристом счастья не увидишь. Нечестивец он, богохульник.
— Нет, нет, он мой жених! — воскликнула Тамара и, прижавшись к Ване, потянула его в сторону. — Пойдём от сумасшедшей.
Они уже выходили на большую улицу, а старуха всё ещё стояла на углу и, грозя можжевеловой палкой, выкрикивала им вдогонку свои проклятия.
Часть четвёртая
Служба продолжается
Кабушкин недолго гостил в Казани. Отпуск его ещё не кончился, а почтальон уже принёс повестку явиться к военкому.
Иван знал: это был отец Тамары. Солидный, награждённый двумя орденами…
При виде повестки Кабушкина охватило какое-то отчаянное чувство — не то лёгкий испуг, не то удивление: почему военком приглашает его к себе? Неужто прознал об их с Тамарой любви? Правда, любовь эта была очень чистой, светлой, может быть, даже неземной. Попроси Тамара достать с неба звезду или добыть для неё за лесами-горами спрятанную волшебниками живую воду, и Ваня тут же отправился бы исполнять её желание.
Может быть, как отец, военком хочет ближе разузнать, что за птица её избранник, и потом предостеречь дочь от всяких неприятностей? Конечно, он откровенно может сказать о том, что хотя ты и понюхал солдатского пороху, но всё же не чета Тамаре. Она ещё очень молода, поэтому ошибается в своих чувствах.
Долго беседовал военком с Кабушкиным. В конце сказал:
— Тамара рассказала мне всё о тебе, Иван. Вижу, ты парень с головой. Предлагаю учиться. Солдатскую жизнь знаешь. За год станешь лейтенантом. Ну, по рукам?..
Это был почти приказ. Но последние слова военкома прозвучали как-то очень тепло, по-отечески заботливо, а прищуренные серые глаза смотрели весело и одобряюще.
На прощанье военком крепко пожал руку своему будущему зятю.
— Ну, желаю успехов в учёбе.
Через девять месяцев Кабушкину, окончившему краткосрочную школу, присвоили звание лейтенанта интендантской службы, и он после двухнедельного отпуска должен был продолжить службу в пограничных войсках Минского военного округа.
Ваня приехал к своему будущему тестю-военкому доложить об исполнении его приказа и просить руки Тамары. К сожалению, военкома Кабушкин не застал — его самого послали на учёбу в Москву. Но на свадьбу военком приехал. Поздравил молодых от души, порадовался. Не понравилось ему только решение
После стольких месяцев разлуки Тамара, конечно, не хотела расставаться с любимым. Ирина Лукинична одобряла свою невестку. И на радости сама пожелала побывать с ними в Белоруссии, заявив, что за домом приглядит пока Николай. Так они втроём отправились к месту назначения Вани, откуда было рукой подать до Грабовца — родной деревни Ирины Лукиничны.
Всё складывалось как нельзя лучше. Когда приехали в Цехоновецк, Кабушкин узнал, что здесь находится дивизия, в которой он раньше служил, многих знал. Заместителем командира 330-го полка, где он должен был продолжать свою службу, оказался старый знакомый, добряк, майор Кадерметов. Кадерметов, оказывается, не забыл и юную Тамару, которая не раз навещала Кабушкина в начале его службы в Казани, когда новобранцы были на карантине.
Молодым дали отдельную комнату. Через несколько дней Иван проводил мать в Грабовец к её родным в гости.
Наступило лето с росными утрами, туманами, медовым запахом отцветающей липы. Ваня и Тамара собирались провести его вместе. Первый раз. Но внезапная война спутала все планы.
Тяжёлые бои на границе. Спешные проводы прямо-таки обезумевшей Тамары. Опять бои и… думать жутко — плен… Потом освобождение, партизанский отряд… Всё это как страшный сон. Хорошо ещё, что Иван стал Жаном. Это его партизанская кличка. По сути её и не надо было выдумывать — он просто назвал себя Жаном, как того требовала конспирация, и никому не говорил о своей настоящей фамилии. О том, откуда он, кто его близкие, родные.
Теперь он был уже партизаном с именем. В Минске его знали как бывшего командира Красной Армии, горячо преданного Родине, знали как разведчика и грозного мстителя, на счету которого десятки дерзких операций, выполненных в логове врага, знали как связного партизан, никогда не нарушавшего конспирации…
Он шёл по белорусскому лесу, гулкому и тревожному, как сама война, обдумывая, какую очередную операцию ему предложат сегодня. Вдруг услышал:
— Привет, земляк!
Кабушкин остановился. Перед ним стоял приземистый человек, почерневший от солнца и ветра: широкое лицо, наглухо заросшее бородой, немного прищуренные глаза, чёрные усы. Лет двадцать восемь — тридцать. «Нет, не похож он на знакомого человека! — подумал Кабушкин. — Да и незачем выдавать себя всякому встречному. Не зря говорится: разговор — серебро, молчанье — золото! Человек этот, кажется, новичок в отряде».
Земляк с чёрными усами хитро улыбался и, будто читая мысли Кабушкина, сказал ему:
— Я пришёл из того леса, только вчера. И скоро вернусь обратно.
— Мне-то что, хоть сегодня возвращайтесь, — ответил Кабушкин, не останавливаясь.
— Мы не чужие, Жан, — спокойно продолжал незнакомец. — Так, кажется, тебя называли ребята… Вспомни-ка… Хотя бы наших в дивизии… Первых её командиров — Кадерметова, Зашибалова…
— Моя дивизия — партизанский отряд, в который вы пришли, товарищ…