Отложенное детство
Шрифт:
Бабушка сказала:
– Пусть Петя привыкнет к новой обстановке.
Моя бабушка сразу подружилась с бабушкой Надей. Вечером, как только окна завесили одеялами, они долго сидели за столом у керосиновой лампы и составляли список продуктов, которые надо будет взять с собой в дорогу.
Ура! Значит, мы скоро уедем отсюда.
Мне здесь совсем не нравилось.
Прошла еще неделя. Ночами я часто просыпалась. Над нами летали самолеты. Было так тревожно, что и взрослые долго не спали, тихо переговариваясь. Однажды под утро по сигналу воздушной тревоги нас с Павликом разбудили, одели, и мы побежали в бомбоубежище. Я всё время отставала, и бабушка тащила меня за руку. В бомбоубежище было холодно. Мы долго сидели на неудобных лавках и совсем замёрзли. Но самолёты в этот раз нас не бомбили.
Всё случилось следующей ночью. Так же завыла сирена воздушной тревоги. Так же переговариваясь, все быстро собирались, и я услышала бабушкино негромкое: «Аля, вставай».
Просыпаться не хотелось. Хныкал сонный Павлик. Я натянула одеяло на голову и, прижавшись к стенке, вновь уснула.
В темноте и суматохе меня забыли, и я осталась одна ночью в опустевшей школе.
Только на этот раз стали бомбить.
Проснулась от страшного грохота. Меня подкинуло вместе с кроватью. Что-то гремело и падало, звенели разбитые стёкла. И почти сразу – ещё один удар. С треском распахнулась дверь. Меня опять подбросило. Казалось, что в ушах лопнуло по огромному воздушному пузырю.
Я скатилась на пол и забилась под кровать.
Вдали еще раз ухнуло.
Через некоторое время я пришла в себя. На полу было холодно.
– Бабушка-а! – закричала я изо всех сил, но сама себя не услышала.
Вокруг меня была тёмная тишина. То ли от страха, то ли от холода меня сильно трясло. Я хотела ещё покричать, но сил не было.
Протянула руку вверх, нащупала угол одеяла, долго старалась, пока не стянула его на пол. Потом стала возиться, заворачиваясь в него, чтобы не осталось ни щёлочки. Но скоро воздух под одеялом закончился, и мне пришлось высунуть нос наружу. Зато я перестала трястись от холода.
Прислушалась – никого нет.
Я поняла, что все ушли в бомбоубежище, и мне надо только подождать, пока они вернутся. Отчего-то сильно болел живот. Я ещё покрутилась, чтобы найти положение, когда он будет болеть поменьше.
А может быть, бомба попала в школу, и всё кругом разрушилось, только моя кровать и эта стена уцелели?
Дедушка, когда приезжал за нами в Бежицу, попал под бомбёжку и даже получил лёгкую контузию. Он не раз об этом рассказывал.
Теперь, наверное, и у меня контузия. И может быть, я даже оглохла, как он тогда. Почему-то я совсем ничего не слышу…
Прислушалась ещё, чуть-чуть приподняв одеяло. Тихо.
И вдруг неподалёку мяукнул школьный кот. Значит, я здесь не одна, и всё слышу. «Киса, кисонька, где ты?» – неожиданно всхлипнув, позвала я кота. Кот мяукнул снова, уже ближе, и где-то устроился.
Я знала, что этот кот не любил детей и никогда не давал себя погладить, как мы с Павликом его не подманивали. Но сейчас, когда он был где-то рядом, мне стало не так страшно одной в пустой школе. Кот жив, может и школа цела.
Приоткрыв одеяло, я вся обратилась в слух, и тут от ветра хлопнула дверь или окно, где-то упало и грохнуло разбившееся стекло, так звонко, что я вздрогнула.
Прислушалась ещё – тихо. Глаза стали слипаться. Только успела подумать о том, что бабушка опять устроит мне взбучку.
Первое, что я услышала, просыпаясь – захлопали двери, и в комнате заходили, заговорили, заохали.
С окон сняли одеяла, и сумеречное утро, как могло, осветило серые стены.
Но в мой угол под кроватью оно даже не добралось.
Спать на полу, скорчившись, было так неудобно, что всё тело затекло, никак не открывались слипшиеся глаза.
Тут дедушка встревоженным голосом спросил:
– Мать, а где Аля?
– Да с Капой, конечно, – ответила бабушка.
И я поняла, что надо выбираться из-под кровати. Непослушными руками и ногами стала выпутываться из одеяла, и тут кто-то взялся за его край и вытащил весь клубок на свет. Это дедушка спас меня из одеяльного плена.
Пришла тётя Капа. Она держала Павлика на руках. Спросила:
– Что случилось-то?
А дальше меня обнимали, спрашивали, трогали, крутили. Сонная, растерянная, я понимала – что-то произошло и, наверное, это из-за меня, из-за того, что я осталась в школе.
Дедушка молчал.
Бабушка плакала.
Никто меня не ругал.
Когда я была одета, дедушка сказал:
– Мы уходим. Я обещал Але показать завод.
И вдруг тётя Капа попросила:
– Папа, не забирай Алю. Павлик сейчас раскричится – не успокоим.
– Павлик?! – неожиданно грозно посмотрев на неё, сказал дедушка.
И мы вышли в полной тишине.
Я была рада, что иду с дедушкой на завод. Но когда мы оказались в коридоре школы, я замерла. Большинство окон было выбито, весь пол усеян разбитыми стёклами.
Я стояла, не зная, куда наступить. Дедушка меня не торопил, потом взял на руки и пошёл по битым стёклам к выходу.
Мы прошли через двор и там, в дальнем углу, возле заборчика, я увидела большущую круглую яму.
– Вот здесь и упала бомба, – сказал мне дедушка.
Ёжась от утреннего холода, люди, стоявшие у ямы, показали нам, где упала вторая бомба. Совсем недалеко, сразу за дорогой. И тут я впервые узнала, что эти ямы от бомб называются воронками.
У школы нас ждала полуторка. Мы сели в кабину, и дедушка познакомил меня с шофёром.
– Митя, – представился молодой черноглазый парень и протянул мне левую руку. На правой у него была кожаная перчатка. В ответ я ему протянула правую:
– Аля.
– Красивое имя, – улыбаясь, сказал Митя, и потряс мою руку.
Мы потихоньку поехали, объезжая край воронки.
– В бомбоубежище-то слышно было, как здесь бомбили? – спросил меня Митя.
– А она, Митя, в это время в школе была. Одна.
Полуторка дёрнулась и остановилась.
– Вы серьёзно, Павел Сазонович?