Отложенное детство
Шрифт:
Потом приехал дедушка и рассказал, что бомбили вокзал, но, слава богу, всё мимо, и ещё, что у нас теперь осталось всего три машины. А это значит три водителя и Тимофей Филиппович, который поедет в кабине вместе с Митей. Все звали его кочегаром, а дедушка говорил, что он главный специалист по нашим машинам.
Назавтра утром семьи тех, кто эвакуировался за Урал, переселились ближе к вокзалу. Они ждали поезда.
После обеда дедушка собрал за столом трёх водителей, Тимофея Филипповича и его жену Варвару Игоревну, бабушку Дуню, тётю Капу, меня и Павлика. Он сказал:
– Нашему небольшому коллективу предстоит дорога в город Задонск – но только в том случае, если фашисты попытаются взять город Орёл. Три грузовика, нагруженные ящиками с оборудованием, будут стоять замаскированные неподалёку. Только я надеюсь, – добавил дедушка, – что наша армия скоро даст фашистам по зубам, и покатятся они восвояси.
И тут я вспомнила сон, который приснился мне однажды зимой. Мне снилось, что в открытую форточку нашей комнаты в Бежице лезли, отпихивая друг друга, огромные клыкастые волчьи морды, с длинных языков которых капала пена. Но еще страшнее были морды хрюкающих кабанов с красными глазами и длинными жёлтыми кривыми клыками…
Наверное, я стала кричать от ужаса, потому что проснулась на руках у дедушки, который пытался меня успокоить. Но и проснувшись, я всё ещё видела этих страшных чудовищ, продолжавших когтями царапать окно.
– Это ветер, ветер стучит ветками вишни по стеклу, – успокаивал меня дедушка. А бабушка стала умывать святой водой из бутылочки и, перекрестив, прочитала молитву.
Вот и сейчас мне подумалось: может, фашисты и есть те клыкастые чудовища, что тогда мне приснились?
Два раза мы ходили с бабушкой Дуней на вокзал, провожали все поезда, уходящие на Урал.
Мне нравилось идти по длинному мосту через реку Оку и обязательно постоять посередине, откуда далеко было видно в одну и в другую сторону реки.
На вокзале, как всегда, была тьма народу. Все с чемоданами, с узлами, с детьми. Одни куда-то спешили, другие терпеливо ждали у своих вещей. Бабушка всё кого-то искала в толпе, с кем-то знакомилась и часто принималась плакать, провожая уходящий поезд, набитый до отказа людьми. Но тех, кто ехал с нами на машинах, мы так и не увидели.
Дедушка совсем не одобрял наших походов, даже на маленький рынок, что был неподалёку.
– Мать, – говорил он, – это очень опасно. В любую минуту может быть налёт фашистских бомбардировщиков или нам придётся быстро собирать вещи. Да мало ли что… Прошу тебя далеко от дома не отходить.
Бабушка согласилась, и наши походы прекратились.
Однажды Митя взял меня за руку, подвёл к бабушке и спросил:
– Не пора ли нам подстричься? По-моему, мы сильно обросли. Да и парикмахерская здесь неподалёку.
– Пора, пора, – улыбнулась бабушка, потрепав Митю по чёрной кудрявой шевелюре. Рассказала ему, как надо бы меня постричь, и мы с Митей пошли.
В парикмахерской все три девушки у больших зеркал были заняты – они стригли военных. Там стоял резкий запах незнакомого мне одеколона.
Дожидаясь своей очереди, мы с Митей устроились на стульях в прихожей. И тут я наконец решила узнать, почему на правой руке он постоянно носит перчатку.
Я и сама догадывалась, что с рукой что-то не так. Но что – спросить не решалась.
– Потому что, – ответил Митя, помолчав, – руки-то у меня, Аля, и нет. – И протянул мне руку в перчатке.
Я покраснела как помидор. Но пальцы в перчатке потрогала. Они были жёсткие и неживые.
– Это случилось давно, лет пять назад. Мне было шестнадцать. Только что на завод взяли учеником. Любопытный был. Вот и сунул руку куда не следует. И вмиг лишился четырёх пальцев и ладони. Один большой палец остался, и тот пришивали.
– Митя, но сама рука-то цела? – обрадовалась я.
– Ну, Аля, ты у меня настоящий друг.
Митя повернулся ко мне вместе со стулом.
– Я всегда говорю жалельщикам, что не надо хныкать о том, чего нет, а уметь радоваться тому, что имеешь, – он ещё немного помолчал. – Твой дедушка отправил меня в Москву, и теперь у меня такой протез, что я могу водить любую машину. Вот – два года уже за рулём.
Подошла наша очередь. Митя объяснил девушке, какой у меня должна быть причёска, и вокруг моей головы защёлкали ножницы. Волосы сыпались вокруг, щекотали лицо. Я сидела с закрытыми глазами и очень боялась за свои уши, когда сзади по голове пребольно водили машинкой. Потом девушка кисточкой смела остатки волос с лица, сняла клеёнку и сказала:
– Можешь открыть глаза.
И тут в зеркале я увидела лысого мальчика с чёлкой до середины лба и красными ушами по обе стороны незнакомого лица.
– Вот это да, – сказал Митя, но, увидев мои несчастные глаза, кивнул девушке:
– Меня, пожалуйста, точно так же.
Домой мы вернулись к обеду. Все уже сидели за столом и ели борщ, но увидев нас, есть перестали, молча рассматривая наши причёски. И вдруг стали весело переглядываться, а потом смеяться.
Даже дедушка, достав свой носовой платок и вытирая им глаза, говорил:
– Спасибо, Митя, ну и повеселил ты нас. За что же это вас так…
– Война, Пал Сазоныч, не до кудрей… – пробормотал Митя, приглаживая чуб – клочок кудрявых волос, который упрямо стоял торчком.
– Митя, оставь чубчик и попробуй пригладить уши, – хохотала тётя Капа.
– А я считаю, что их неплохо постригли, – высказал своё мнение водитель Григорий Авдеич. – Ведь сколько мыла надо было, чтобы вымыть Митину голову! А теперь какая экономия. И вытереть можно носовым платком.
Только бабушка не смеялась.
– Садитесь-ка к столу, пока всё горячее. А волосы быстро отрастут, не успеете оглянуться, – и она погладила меня по лысой голове.
После обеда бабушка повязала мне на голову платочек потеплее, и я отправилась на улицу погулять.