Отложите свой брандспойт и утрите свои бакенбарды
Шрифт:
Казахи интересный народ. Своеобразный. Сначала делают, потом думают. Шебутные немного.
Много лишних движений, переговоров, обещаний… Вообще, мне иногда кажется, что у многих восточных людей важен зачастую процесс, а не результат. Пригласят в гости, накормят до отвала, напоят, познакомят с многочисленной родней, напоют дифирамбов, пожалуются на жизнь, поторгуются, настроят грандиозных планов. Проводят тебя до поезда/самолета/машины чуть ли не с цыганами. И все. Дальше ты им неинтересен – ты уже не гость.
Так все-таки носки или свитера? Или и то и другое? Может, это была Арина Родионовна? Где же кружка, добрая старушка? Анекдот такой был. Бабушка с внучком перепутали свои таблетки, внук уснул в клубе на party, бабушка связала двухсотметровый носок. И такое вот бывает! Какая тогда разница, какой он вечер – зимний и холодный или летний и теплый, если в тебе две таблетки экстази? Унучка, жалко, вечер обломался. Может, он в этот вечер смог бы познакомиться с хорошей красивой девушкой? «Позажигал» бы с ней: «Эй, чекса, каммон, каммон, смотри, как я танчу! Все это ради тебя, чекса!» Потом был бы медленный танец, какая-нибудь «Umbrella»: «Ой, моя любимая песня!» И когда… ну эта…
Но через две недели они снова встретятся, уже на другой party, оба почти трезвые и без таблеток.
«Как ее, блин, зовут?» «Как его, блядь, зовут?» «Вроде ничего такая, сиськи могли бы быть, конечно, побольше». «Вроде ниче такой, ростом бы повыше, не красавчик, но и не «бот»!»
И так как-то закрутилось оно само собой. «Не любовь, конечно, с первого взгляда, какая может быть любовь с первого взгляда, когда сисек ноль!.. Но и ничего вроде». «19 лет – пора бы с девственностью расставаться… А мама?… А что мама, переживет!» Первый раз это случилось у подруги, той, с которой 0,5 перед дискотекой. Отца нет, мать – проводница поездов дальнего следования: четыре дня дома, четыре нет. Точнее, во второй, потому что в первый раз ничего толком и не получилось. И пошло-поехало… Год, второй… После встречи выпускников он переспал со своей первой любовью. Похвастался своему другу, брат которого встречался с двоюродной сестрой ее лучшей подруги, которая перед дискотекой 0,5, и мама у нее проводница. Конечно же, узнала. «Ах, ты, козел, урод, сволочь! Как ты мог? Ну, КАК ТЫ МОГ…» Слезы, истерика… Ты меня, значит, никогда не любил!.. Серебряное колечко, подаренное на день рождения, – в рожу… Истерика, слезы…
1) Чувство вины.
2) Нежелание что-либо менять в своей жизни: все вроде хорошо, удобно, привычно…
3) Любовь.
4) Два года встречаемся, пора уже че-то делать…
Нужное подчеркнуть. Короче, сделал он ей предложение. Ну, а дальше уж совсем неинтересно. Платье долго выбиралось, чтобы было не как у всех, получилось как у всех, в ресторане дорого, столовая, где заведующая тетя Маша, если завесить все шариками и гирляндами, то зал ничего, ЗАГС, фуршет, «Горько!», какие-то родственники: двоюродные дяди, тети, бабушки, дедушки, половину лиц ни он, ни она не знают, ее папа напился, свидетель со свидетельницей так и не переспали, брачная ночь, больше всех подарил папин начальник, поживем у моих (то есть у ее родителей, так как у них трехкомнатная), устроился менеджером на работу к ее дяде, забеременела. Мальчик? Девочка? УЗИ: хрень какая-то, что там можно увидеть, все размыто, непонятно… Ой, сердце бьется! Ой, лицо! Зевает!.. Ни фига ж себе! Девочка!.. Ну, тоже хорошо… Роды, ее папа опять напился, выбор имени, все-таки София, как ее бабушку, села, встала, пошла, первые шаги, купания, детский сад… А потом все быстрее и быстрее. Второй ребенок. Построились. Ремонт. Дети в школу. Ему 40. Сайт «Одноклассники». Школьная любовь. Даже ушел к ней жить на полгода. Вернулся. Начал пить. Бросил. Заодно и курить, потому что сердце. Старшая умница, отличница, серебряная медаль в школе, красный диплом, богатый муж, первый внук. У младшего что-то не сложилось. Вроде и не разгильдяй уж совсем, но… неопределенный: не женился, квартиры нет, работает на фирме, монтирует шкафы-купе. Жена. А что жена? Работает, зарабатывает, вроде даже больше, чем он. Стареет вместе с ним, только быстрее. Ему 50, ей уже 48. Пенсия, мог бы еще поработать, но никто особо и не удерживал. Она работает. Потом все меняется. Артрит, сердце, почки, проблемы с памятью – унылый, разбитый старик, она бойкая, полная жизни старушка: дача, внуки, уход за ним. С каждым годом все больше и больше. Смерть. Плачущие родственники. Она пережила его почти на одиннадцать лет. Восемьдесят шесть лет – вроде и умирать пора и хочется, и надоела всем, в первую очередь самой себе, а не умирается…
И вот всего это он мог лишиться, не перепутай он с бабушкой таблетки в свое время!
В поезде сервис просто офигенный. Сначала мыли полы, заставляя всех по очереди поднимать ноги, кто не успевал, проходили шваброй по ботинкам. У проводника из напитков кофе, чай, водка и пиво. Кофе просил четыре раза. Так и не принесли. Пошел ругаться. Дали стакан, при мне небрежно сполоснули его кипятком из бойлера, дали банку с кофе и сахар. «На, сыпь сам, сколько тебе нужно!» Тридцать рублей. Дал пятьдесят. Сдачи нет и не будет. Остались тенге, но не дам, уж больно красивые у них деньги! Оставлю на память. Кругом кушают. Запахи еды, вкусные и не очень. Жрать хочу! Вагона-ресторана нет, уже спрашивал. Это при том, что поезд Астана – Санкт-Петербург, то есть ехать дохера! Прошли границу. Сначала казахскую. Казахские пограничники ищут наркотики. Попросили открыть рюкзак. Заинтересовали тюбик с пастой и дезодорант. Может, туда обычно наркоту прячут? Сначала по вагону прошла одна собака – «кавказец», затем всех заставили вещи и верхнюю одежду положить на края нижних полок, ближе к проходу, запустили вторую собаку. По породе – что-то дворняжеское. К счастью, ее ничего в нашем вагоне не заинтересовало. Российские таможенники зашли со злыми, недружелюбными лицами. Впрочем, увидав мой белорусский паспорт, потеряли ко мне всяческий интерес.
Подошла старушка с какими-то буклетами:
– Молодой человек, а верите ли вы в Бога?
– Нет, – отвечаю.
– Как так? – изумляется она. – Надо обязательно идти к Богу, одумайтесь, а то потом поздно будет!
– Вот так! Женщина, идите, пожалуйста, по своим делам куда-нибудь, куда шли! – говорю я.
Ушла, обиделась, наверное. А может, и нет, пошла кого-нибудь дальше окучивать.
Аэропорт Домодедово
В ожидании самолета на Минск вспомнилось чего-то, как подписывался первый большой контракт в строительстве на автоматизацию бетоносмесительного узла.
Наверное, полгода обхаживал руководство домостроительного комбината: от директора до начальника бетоносмесительного узла. «И предложение у вас хорошее, и цена нормальная, но… Молоды вы еще, зелены, опыта у вас, думаем, маловато… А покажите, где, кому и что вы делали?»
Показывать было тогда особо нечего, после продолжительных агитаций уговорил их съездить под Борисов, посмотреть на недавно установленную нами систему управления на комбикормовом комбинате. Кривили носом:
– Комбикормовый завод – это же не строительное предприятие, это совсем другое! Бетоносмесительный узел – это сердце всего комбината! А тут комбикорм, сельское хозяйство, свиньи… Ерундистика какая-то!
Уломал все же через некоторое время. Договорились встретиться возле завода без пятнадцати восемь утра. Заказали заводской микроавтобус. Поехать решили: главный инженер завода Капуста Сергей Иванович, крупный, высокий мужчина лет пятидесяти, самый адекватный и технически грамотный из всех, с кем мне приходилось общаться на комбинате; главный инженер самого комбината, т. е. второй после директора человек Волович Семен Викторович, суровой от своей представительности и осознания значимости наружности, с широкой челюстью перекормленного бульдога и нависшими над невыразительными глазами надбровными дугами; председатель Наблюдательного совета комбината Адамович Петр Сергеевич, крепкий, основательный мужичина лет так под семьдесят. Председатель наблюдательного совета – должность почетная, но ничего особо не значащая, что-то вроде классического начальника отдела по технике безопасности, подпись которого нужна чуть ли не на каждом документе, из-за чего все, по идее, должны его слушаться и уважать, но никто его не слушается и не уважает, и оттого он вызывает невольное раздражение своей навязчивой везденеобходимостью. Это сказывалось и на физиономии Петра Сергеевича: на лице, казалось, навечно застыло презрительное выражение: «Я вам всем когда-нибудь покажу!» Также поехал начальник БСЦ Комаровский Игорь Павлович, средних лет с классическими белорусскими усами: пышными, растущими вниз вокруг рта, с кончиками, с не менее классической деревенской хитрецой в глазах.
Кроме Воловича, все собрались без опозданий, тот задержался минут на двадцать – явно не потому, что был чем-то занят, а потому, что начальству так положено. Я прикинул про себя: выйдем из города в полдевятого – без двадцати, до Борисова 90 км – час езды. На осмотр и пиздеж максимум два часа, и обратно на дорогу еще час. То есть к обеду вернемся в Минск. Запланировал себе всяких дел на после обеда… Как же я заблуждался!
Первую свою роковую ошибку я совершил, когда после вопроса Воловича, заданного как бы никому, собственно, как бы просто так: «Что ж мы, на сухую и поедем?», я предложил сбегать в магазин, чтобы «не на сухую». Именно роковой ошибка стала, когда они из вежливости предложили разделить затраты – я за свои покупаю спиртное, они за свои закуску, и я на это согласился. Остановились возле магазина. Я направился в винно-водочный отдел, Комаровский в продуктовый. Прикинул: пять взрослых мужиков – пять бутылок. Впрочем, всегда, сколько бы ни взял, все равно обычно не хватает. Прихватил еще одну бутылку. Вроде нормально, даже с запасом. Сажусь в автобус. Заходит Комаровский и приносит… два килограмма апельсинов. И все.
Загрузились, поехали. Адамович где-то между боковыми сиденьями нашел стопку пыльных, грязных пластиковых стаканчиков. Как самый старший, он на разливе. Думал, сполоснет стакан. Не сполоснул. По-видимому, водки пожалел, а другого все равно ничего нет, не сок же из апельсинов выдавливать! Налил практически полный стакан (мы еще даже из города не выехали), протянул мне. Я отнекивался: «Можно меньше, я столько не могу за раз выпить». Как рявкнул на меня: «Ты что, не строитель?» «Строитель, строитель!» – пугливо согласился я. Обреченно посмотрел на налитое. Сверху плавали какие-то крошки. Сначала хотел пальцем выловить, потом подумал: «Черт с ними, продезинфицируются!» Начал чистить себе апельсинку. Адамович так ловко и быстро разлил всем, что успел очистить только половину. «Ну… За дорогу!» – решил не баловать нас содержательными тостами Петр Сергеевич. Выпил залпом, крякнул, занюхал апельсиновой коркой. Водитель ехал медленно, явно никуда не торопясь. Позже я понял логику: командировка выписана на целый день, на работу, следовательно, возвращаться не надо. Домой ехать тоже нет смысла – ты же, типа, как бы на работе… Поэтому куда спешить? За полтора часа, что ехали до Борисова, уговорили все шесть бутылок. Что, впрочем, было неудивительно с учетом наливаемых доз. Под конец пришлось даже немножко притормозить, сократив частоту и количество наливаемого из опасений, что водка могла закончиться быстрее, чем дорога. Я был пьян совершенно. Капуста дремал на заднем сиденье, Комаровский жадно выговаривался Воловичу с явным удовольствием от того, что может так запросто, на равных беседовать с таким большим для себя начальником. Тот кивал, скучая. Адамович весь раскраснелся, рассказывал мне истории из своей молодости, я их слушал, кивая время от времени головой с ошалевшими глазами, потому что ни слова не понимал из того, что он говорит. Про себя с ужасом думал: как я в таком виде покажусь на комбикормовом заводе? Это же надо зайти к охранникам, взять заказанные на себя и дээсковцев пропуска, пройти как-то через проходную, вызвонить главного энергетика, чтобы он провел нас в операторскую цеха… Как я буду способен сделать столько сложных осмысленных действий, если я пьян до усрачки, с трудом понимаю, что мне уже на протяжении доброго получаса талдычит Адамович; я даже встать боялся, потому что еще не понятно, держат меня ноги или нет… Да и вообще – очень хотелось в туалет! Попросить остановиться как-то стыдно: нехорошо, что автобус с такими Важными Человеками будет останавливаться ради одного меня и ждать, пока я пописаю! Хотя они выпили не меньше, а может, и больше, чем я. Особенно Волович. Сидел, смотрел в окно осоловелыми глазами. Неужели он писать не хотел, выжрал же больше всех! Может, у них, у таких больших начальников, оно как-то все там по-другому устроено? Не представляю его справляющим малую нужду. Только если большую. Она же – Большая! Может, у них оно все саморастворяется в начальственной конституции? Пожрать бы чего. Чего угодно. Чего я больше не люблю? Апельсины или хочу пописать? Я даже не думал, что я настолько не люблю апельсины! Нет большей гадости, чем апельсины! От одного запаха выворачивает!