Отложите свой брандспойт и утрите свои бакенбарды
Шрифт:
Подъехали к комбикормовому заводу. Вышли из автобуса. На свежем воздухе сразу почувствовал себя лучше. Даже протрезвел. Как будто и не пил совсем. Посмотрел на своих попутчиков – вроде тоже ничего: лица посвежели, стали осмысленнее. Один только Волович – в глазах сквозила растерянность, как будто он забыл, куда и зачем его привезли и что от него здесь будут хотеть. Обошел вокруг микроавтобуса, деловито постучал носком ботинка по переднему колесу. Покачал головой, явно остался не удовлетворенный увиденным. Наконец догадался поднять голову, посмотреть на здание, к которому мы подъехали. Прочитав вывеску «Лошицкий комбикормовый комбинат», расплылся в улыбке – либо найдя что-то смешное для себя в названии предприятия, либо, что более вероятно,
Пропуска оформили быстро, без задержек. Встречал нас по предварительной договоренности главный энергетик комбината Святослав Григорьевич Кацнельсон – внешне и по угрюмости характера один в один кальмар Сквидвард из мультфильма про Губку Боба. Длинный, худой, форма головы в виде черепа: широкая верхняя часть, впавшие скулы, непропорционально узкий подбородок. Глубоко посаженные глаза, тяжелые морщинистые веки всегда полуопущены, так что, когда с ним разговариваешь, непонятно, смотрит он на тебя или пребывает весь в раздумьях об унылом несовершенстве бытия. Классический ипохондрик, противник любых модернизаций, переделок как таковых. Именно из-за него нам на комбинате договор не подписывали два месяца! После общения с ним я думал: нет более сложных, мутных, неопределенных в своих желаниях заказчиков, чем работники сельского хозяйства. Пока не начал работать со строителями…
На проходной перед «вертушкой» мои спутники посерьезнели, сделали напряженные лица из разряда: «Кто пьяный? Я не пьяный!». Комаровский по дороге затеял беседу с Кацнельсоном об особенностях откорма хряков, о которых он все знал и в которых разбирался, а Кацнельсон, по его мнению, нет. Оказывается, у родителей жены Комаровского в деревне откармливается поросенок, чтобы под Новый год у них с супругой было свежее мясо, а он каждый месяц дает денег на его кормежку.
Комбицех, куда мы направлялись, представлял собой типовой проект советских времен – двенадцатиэтажное здание, на каждом этаже которого происходил определенный технологический цикл. Нам надо было попасть в комнату операторов дозаторного отделения, куда выводилось все управление процессом приготовления комбикормовой смеси. Она находилась на седьмом этаже. Лифт один, маленький, рассчитан максимум на трех человек. Кацнельсон предложил подниматься пешком, видно, для него это было привычно. Особого энтузиазма в глазах строителей его предложение не вызвало, но иного выхода, похоже, не было, так как очевидно, что лишь один Волович с его начальственной статью занял бы в лифте все пространство, а подниматься несколькими партиями долго. Взялись резво, с шуточками, прибауточками, плотным строем легко преодолели три этажа. Первым сдался Адамович – в пролете между третьим и четвертым остановился, достал платок, отер от обильного пота лоб и шею. «Сергеич, давай, немного осталось!» – подбодрил Волович, обходя его. «Да ну его нах!» – ругнулся тот в ответ. Резвее всех шагали Комаровский с Кацнельсоном. Взяв нужный темп, они плечом к плечу преодолевали лестничные марши, Комаровский увлеченно рассказывал про своего поросенка. От того, как хищно блестели его глаза, животное становилось необычайно жалко, понимая, что жить тому осталось не более полугода. Знания свои о том, как надо правильно содержать поросенка и чем его кормить, он явно почерпнул из некой умной специализированной брошюры или из интернета. «Супоросность… обрат… подсосная свиноматка…» – долетали до нас слова. С видимым наслаждением Комаровский щеголял перед Кацнельсоном своим знанием дела. То, что при комбикормовом предприятии имелся свинокомплекс на двенадцать тысяч свиней, в качестве аргумента большей осведомленности в этом вопросе Кацнельсона не прокатывало.
В пролете между пятым и шестым этажом сдался Волович. Астматически задышал, со свистом выдыхая воздух, присел на подоконник. У отдохнувшего за это время Адамовича как будто открылось второе дыхание, и проходя мимо Воловича, он притормозил, в намерении пошутить над сдавшимся товарищем, но, увидав в его глазах нечеловеческую муку, не стал этого делать. Без остановок и передышек до седьмого этажа добрался только Капуста. Шел он медленно, с упорной меланхоличностью переставляя по ступенькам ноги. Дойдя до цели, остановился передохнуть и дождаться остальных, в несчастных глазах читалось: «Что ж вы со мной делаете, гады!»
Кацнельсон завел нас в операторскую. «Ну, смотрите», – махнул он рукой, всем своим видом показывая, что все, что находится в этом помещении, ему не нравится, и не нравится не чем-то определенным, не тем, что здесь что-то не работает или работает, но не очень хорошо, мы плохо сделали свою работу или не доделали, а могли бы сделать лучше… Зачем вообще что-либо делать и менять? Ведь жизнь так уныла и несправедлива, мир несовершенен и безрадостен – разве можно это исправить автоматизацией процесса приготовления комбикормовых смесей?
Операторы – девочки в белых халатах – по своей женской сути поначалу все новое, другое, восприняли с недовольством: это же надо переучиваться, разбираться, вникать, некоторые из них компьютер вообще видели первый раз.
Следует оговориться, что слово «девочки» относится к ним достаточно условно: все женщины на комбинате. кроме, разве что, главного бухгалтера и завлабораторией, звались «девочками», включая семидесятилетнюю уборщицу Маргариту Семеновну.
Стадий восприятия операторами автоматизации их рабочих мест обычно четыре:
1. Сомнение. Понятно, что ничего хорошего из этого не получится, да и зачем что-то менять, если и так все пусть не очень хорошо, но работает? Неужели руководству больше деньги девать некуда? Лучше бы они на эти деньги… Список безграничен.
2. Неприятие. В период пусконаладки всегда вылазят какие-нибудь косяки и недочеты, которые невозможно ни предвидеть, ни предугадать. Обязательно кто-нибудь из операторов заявит начальству:
– Вот! Что я вам говорила? Как вообще на ЭТОМ можно работать?
3. Смирение. А что ж делать? Работа у операторов непыльная, зарплаты относительно высокие, так что приходится, хочешь не хочешь, приноравливаться к новому. В совсем «клинических» случаях мой программист открывал «девочкам» на рабочем столе виндовскую «косынку», чтобы, передвигая карты с места на место, они учились работать с мышью.
4. Удовлетворение. Когда все косяки отловлены и устранены, программа отлажена и работает как часы, приходит, наконец, осознание, что современные технологии – это все-таки не хер собачий, это хорошо! Задал себе рецептуру, поставил количество замесов, щелкнув пару раз мышкой, – сиди теперь, грызи семечки, наблюдай на экране монитора, как программа всем управляет!
В настоящий момент третья стадия медленно, но верно переходила в четвертую. Подаренные за неделю до сегодняшнего визита банка кофе и новый электрочайник позволяли еще больше укрепиться в уверенности благожелательного отношения «девочек» к нашей делегации.
– Ну что, женщины, как работается? – поинтересовался Адамович.
В ответ молчание.
– Что так невесело? – удивился Петр Сергеевич.
– А чего тут веселиться, – заявила Анжела, моложавая блондинка лет 40–45, обычно самая бойкая из операторов.
Я невольно напрягся: опять что-то вылезло! Перед поездкой же специально программиста высылал, чтобы весь день просидел с ними, все отсмотрел, отловил любые программные недоделки, чтобы, не дай Бог, ни одного, ни малейшего глюка перед нашим приездом не вылезло.
– Программа работает плохо, накосячили ребятки? – указывая на меня, с нехорошей усмешкой спросил Капуста.
– Да работает оно все нормально… Личной жизни нет никакой, – печально вздохнула Анжела, не отворачивая головы от монитора.