Отложите свой брандспойт и утрите свои бакенбарды
Шрифт:
– Анжела Борисовна, я вас попрошу! – побагровел Кацнельсон.
– А что – прошу, что – прошу? Мужиков нормальных на заводе нету: либо алкашня, вроде дяди Миши, либо… всякие… переобрезанные!
– Анжела Борисовна! – затрясся от злости Кацнельсон.
Отношения Кацнельсона и Анжелы – история давняя, всем известная и с удовольствием обсуждаемая. Сложные коллизии эти продолжались уже лет десять: Кацнельсон на каком-то этапе обещал уйти от жены, не ушел, они поругались, потом опять сошлись, потом она с кем-то другим закрутила, вроде хотела даже уволиться и уехать, но то ли не сложилось, то ли Кацнельсон не пустил в последний момент, отвоевал – романтично, как в фильме «Зимняя вишня»… Затем оно, как часто бывает, стерпелось, вновь слюбилось, сложилось, устаканилось, перетекло во что-то постоянное, вялотекущее, обыденное, всем уже оттого малоинтересное. Однако теперь положение жертвы наделяло Анжелу практически неограниченными
– Я слышала, что у евреев оно, того… Обрезают там у них лишнее… Но не до такой же степени!
Обе другие девочки, не стесняясь, захихикали.
– Анжела Борисовна, прекратите паясничать! – зашелся пятнами Канцельсон.
Та вся в компьютере, деловито тыкает куда-то мышкой, всем своим видом как будто говоря: «А я че? А я – ниче!» Другие девочки также напряженно уставились в монитор, лишь лица пунцового цвета от неудержимо рвущихся наружу хохотунчиков.
Про Кацнельсона я слышал, что вниманием его была удостоена чуть ли не вся женская часть коллектива комбината. Даже косившая на левый глаз начальник планового отдела Марина Степановна, с одной ногой короче другой, не была обойдена его любвеобильностью. Возможно, это его постоянное пребывание в депрессивном состоянии: все плохо, а будет еще хуже – способствовало такому невероятному успеху у женщин. Известно, что женщины любят заботиться и утешать. Аура всепоглощающей обреченности, безысходности, которой он окутывал очередную жертву, была из разряда «Такому проще дать, чем объяснить, почему ты не можешь дать». По-видимому, эта же беспросветная истошность характера позволяла ему с легкостью выходить из любых отношений: раз все равно все плохо и по-другому не будет – имеет ли значение, будем мы вместе или нет?
Комаровский сразу ринулся к большому шкафу управления, провел по верху рукой, нащупав там ключ, открыл дверцу, стал разглядывать содержимое. Не знаю, что он там хотел увидеть, возможно, просто хотел всем показать, что вот я, дескать, знаю, куда электрики обычно кладут ключ, а вы нет! Капуста зашел за спины девочек, стараясь не дышать в их сторону, наблюдал за происходящим на мониторе, периодически задавая вопросы. Вроде весьма толковые. Адамович сел на табуретку, прислонился к стенке, тяжело задышал, глядя на всех злющими глазами. Волович нашел себе стул в дальнем углу операторской, сел туда, взяв со стола прошлогоднюю газету «СПИД-инфо», всем своим видом как бы демонстрируя, что все это ему особо не интересно, скучно, не его уровень. Пусть подчиненные разберутся, подметят, обсудят, выделят существенное, доложат, вот тогда он встанет и веско, кратко, деловито все подытожит.
В щели приоткрытой двери показалась, осмотрелась и тут же исчезла голова электрика дяди Миши. От бдительного взгляда Кацнельсона скрыться ему не удалось.
– Михаил Сергеевич, вы куда? – бросился он за ним к двери.
Тому ничего не оставалось делать, как переместиться в операторскую полностью.
– А я тута… Эта… В элеваторную иду… Там, это самое, предохранитель, это самое… Сгорел на цепнике. Мне звонили, я вам говорил, что у меня каэмов уже нет, а вы мне сказали, чтобы я утэшки ставил, так утэшек у меня тоже нет… Но чинить же надо, а то цепник не работает! Я угэ поставил, но его выбивает постоянно… И тут вот… Я думал… К вам хотел посоветоваться. А тут столько народу, вы, наверное, заняты по самое это самое…
– Так что же ты не ко мне, а в операторскую поперся? Чаю у девочек попить? Или еще чего покрепче?
– Вы что! Я, это самое, только после работы! Я же понимаю! – возмутился он.
Дядя Миша был пьян перманентно. В принципе, на комбикормовом заводе пили все. Руководство, само, впрочем, отнюдь не безгрешное в этом вопросе, вынужденно закрывало глаза. Периодически с пьянством боролись, но больше для вида, по указиловке сверху, осознавая бесполезность сего: город маленький, квалифицированных кадров набрать и так негде, так что если начать выгонять за пьянку, кто останется работать? Лично был свидетелем. Токарь, утром придя на работу, выпивал из горла 0,7 крепленого бырла; пока его окончательно не накрывало, свернув в жгут полы надетого рабочего халата, вплотную подойдя к тискам, взяв для вида в руки напильник, зажимал материал в струбцинах – чтобы не упасть, создавая три устойчивые точки опоры: две ноги и зажатый халат. Так до вечера и кемарил с напильником. Издалека кажется: стоит себе человек, работает, обрабатывает нужную деталь напильником. Перед окончанием рабочего дня кто-либо из сочувствующих коллег подходил, поворотом ручки разжимал струбцины, освобождая товарища. Последний либо валился на пол, либо тихонько-тихонько, держась за слесарный стол, добирался до ближайшего стула, с очумелым лицом высиживал там положенное время, трезвел до более-менее адекватного состояния, уходил домой.
Дядя Миша пил много, весьма много, но при этом умудрялся вполне достойно исполнять свои обязанности. Впрочем, уволить его не могли в принципе. Комбинат был построен в середине 70-х. В 90-х на пару лет его останавливали, законсервировав, многое за это время сломалось либо растащилось бывшими работниками. Позже его заново восстановили до работоспособного состояния; документация, электросхемы, чертежи – почти все потерялось, да и те, которые не потерялись, были к настоящему времени неактуальны из-за многочисленных ремонтов, переделок и переналадок. Что, где, какие провода к чему ведут, а какие вообще лишние и никуда не ведут, знал, пожалуй, один дядя Миша, работавший электриком на комбинате со дня его основания. Из-за этого поначалу самым главным, непримиримым противником наших работ по автоматизации был именно дядя Миша. Оно и понятно: кто-то лезет в его хозяйство, ставит оборудование, в котором он не разбирается, которое он не сможет затем чинить, и если оно сломается, то звать придется не его, а нас. Впрочем, презентованные ему две бутылки водки – дядя Миша был эстет и пил исключительно водку либо технический спирт, «плодово-выгодное» бырло не признавал ни в какую – примирили его с неизбежностью научно-технического прогресса.
Из угла, где сидел Волович, раздалось громкое хлюпанье, все обернулись. Сначала я решил, что Семену Викторовичу плохо. Судя по испуганным глазам остальных – не я один, но затем понял, что эти ужасающие звуки являлись следствием необычайного веселья главного инженера. Задыхаясь от нахлынувшего смеха, дергаясь всем телом и похлопывая себя по ляжкам от переизбытка чувств, сквозь слезы он сообщил:
– Анекдот в газете, ну просто оборжаться! Гей возвращается домой, заходит на кухню, а там его приятель жопу в холодильник засунул. «Противный, чего это ты?» – «На улице такая жара, я думал: ты придешь домой, а вдруг тебе чего-нибудь холодненького захочется…» – прочитал он, заходясь от хохота. – Придумают же такое… Жопу в холодильник! Ха-ха-ха!..
Громче всех засмеялись Комаровский и, к своему большому стыду, я. Во-первых, сказывалась усталость, хотелось поскорее домой, в душ и спать, спать, спать; во-вторых, после такого количества выпавших на меня испытаний уж очень все-таки хотелось подписать контракт с ДСК.
Волович смерил нас обоих снисходительно-ободрительным взглядом, широко зевнул, демонстрируя гнилые коренные зубы.
Адамович понял, что пора: подвинул к себе спинкой стоящий рядом стул, оперся на нее двумя руками, как на трибуну, лицо приняло каменно-трезвое выражение. Прокашлялся, дав возможность присутствующим осознать важность момента и обратить свои взоры на него. Заговорил в наступившей тишине:
– Пожалуй, для меня все ясно. Как я думаю, и для всех нас, дээсковцев… Ребята работают, в принципе, неплохо, несмотря на молодость и… – запнулся он, так и не найдя, на что, кроме молодости, мы работаем несмотря, а подсказать никто не сообразил. – Все аккуратно, хорошо работает, выполнено на должном профессиональном уровне. Но… – шекспировская пауза. – Но ДСК – это есть ДСК. Тут совсем другая ответственность. Бетонный узел – это, можно так выразиться, сердце всего комбината, а бетон – это его кровь! – чрезвычайно обрадовался Адамович, что у него так ловко получилась такая замечательная аллегория. – Модернизацию, как мы говорили, надо проводить в очень сжатые сроки, без остановки производства. Комбинат оставаться без бетона не должен ни в коем случае! Бетоносмесительные секции у нас две, будем реконструировать их по очереди, сначала остановим первую секцию, заменим там все, что надо поменять, проведем автоматизацию, запустим ее и, только убедившись, что все работает, как надо, что стало лучше, мы добились тех показателей, которых хотели, будем реконструировать и вторую секцию. И все равно расслабляться нельзя! Комбинат на одной секции долго не проработает. Сроки должны быть максимально сжатыми! Все должно быть по плану. Мы, в свою очередь, будем оказывать всяческое содействие, главное, чтобы ребята, если, конечно, мы на них остановимся, – оговорился он, – не подвели…
Поднялся со своего места Волович, сложил газетку, вернул ее на стол.
– Я согласен с Петром Сергеевичем, – начал он. – То, что ребята постарались и хорошо сработали, это «де факт». Но все-таки, как правильно заметил Петр Николаевич, домостроительный комбинат – это домостроительный комбинат! А задавали ли вы сами себе вопрос, – обратился он ко мне, – готовы ли мы к такой серьезной работе, хватит ли у нас опыта? Ведь если мы подпишем с вами контракт, назад дороги нет. И если вы, как говорится, облажаетесь – вас ждут очень серьезные проблемы. Это «де факт». Приготовление бетонных растворов – весьма сложный и ответственный процесс, если что не так – вся дальнейшая технология производства ЖБИ насмарку, это вам не какой-то комбикорм. Это «де факт»!