Отмороженный
Шрифт:
Слава Богу, он ничего не слышал. Ведь жена, увидев фоторобот предполагаемого убийцы, никогда не признается, что это ее муж, даже если это он…
Но Слава это тоже понимает. Не может не понимать. И потому ему не столько интересен ее ответ, сколько ее первая реакция. А вот этого ни я, ни Костя не видели. И все равно рано отметать версию, согласно которой убийца – Прохоров…
Я бесцеремонно растолкал посапывающего Славу.
– А… Что? – подскочил он, хлопая глазами.
– Приехали! – сказал я. – Значит, ты показал
– Старик, успокойся, это не Прохоров, – усмехнулся Слава не без злорадства. – Сочувствую, только не знаю, чем помочь. Кстати, где обещанный стакан коньяка?
– Ты же видел его фотографии, – сказал я.
– Так же, как и ты, – пожал он плечами. – Но ты не видел ее реакции. А я видел. Я могу сказать: чем-то похож, ты можешь сказать то же самое. А жена скажет точно: не он. Или он. Скажут ее глаза. За кого ты меня вообще держишь, если задаешь детские вопросы? Я понимаю, что собственные версии дороже истины, но тут ничего не поделаешь.
– Это не я. Это все Константин Дмитриевич подозревает нас в недостатке профессионализма, – кивнул я на телефон.
– А пошел он… – потянулся Слава в кресле. – Я же не дурак. Спросил: знаете ли этого человека? А она дает мне фотографии мужа. То, что я привез, это десятая часть. Больше не дала. Да и не надо.
А ведь пропал муж. Как ей себя вести, если это он? Впиться глазами? Обрадоваться? Но чему тут радоваться, если другой человек?
– Я же сказал ей, что мы его ищем как пропавшего без вести, – продолжал Слава. – И она мне поверила, понимаешь? А я ей соврал.
– Одно меня смущает, – сказал я, – почему они продали тебе его вещи? Убитые горем об этом меньше всего думают. Тем более ты ищешь их близкого.
– Я опять соврал, – вздохнул Слава. – А ты меня разоблачил.
– Все-таки пропил?
– Все-таки ты плохо обо мне думаешь, – ответил он. – Я увидел, каково ей с двумя детьми и больной свекровью без мужа. Я сказал им, что эти вещи положено выкупать. И даже расписался в какой-то квитанции, которую нашел у себя в кармане. Кажется, это было старое постановление на обыск, которое не понадобилось.
Мы снова посмотрели друг на друга. Что бы я без него делал?
– Прости, если можешь, – сказал я. – И забудем, как страшный сон. Одно ты мне не объяснил. Кто тебе глаз подбил.
– Заснул на вокзале, в комнате матери и ребенка, вдруг набегают местные менты, хватают, начинают крутить руки… Наверное, что-то не так поняли. Ну пришлось помахаться. Они вызвали подкрепление. И только минут через десять догадались спросить документы. И когда увидели, что перед ними шеф МУРа, отправили в Москву. Бесплатно, по спецдокументам.
Чем многословнее он дает ответы, тем больше они вызывают вопросов.
– Последний вопрос, – сказал я. – Если не хочешь, можешь не отвечать.
– Валяй! – великодушно разрешил Слава.
– Как ты попал в комнату матери и ребенка?
Сережа Горюнов приехал в свой бывший полк около полудня.
Возле части по-прежнему стояли киоски, откуда выглядывали черноусые, смуглые брюнеты. Впрочем, контингент, кажется, сменился. Сережа никого не узнал. Те, кто его выслеживали, давно уехали. Прислали на свое место, оказавшееся доходным, родственников.
Впрочем, доходным оно было, пока он, Сережа, обеспечивал всему полку материальное обеспечение, то бишь вовремя повышал звания и выдавал зарплату.
– Кто у вас сегодня дежурный по полку? – строго спросил он дежурного по КПП, показав свой документ.
Сержант задумался. Молодой еще. Недавно присвоили, первый раз поставили – наметанным взглядом определил Горюнов.
– Наверное, майор Холин? – спросил он.
– Ах да, Холин… – всполошился сержант. Опухший от сна, он пока еще плохо соображал. И без его объяснений Сережа видел, какие изменения произошли в части. Неубранный плац. Шляются солдатики, неприбранные, небритые, руки в карманах замусоленных хэбэ.
– Так пригласите его, что стоите! – нахмурился Сережа.
Кажется, только это не изменилось: Холин по-прежнему дежурный и по-прежнему майор. Он, Горюнов, сумел, вернее, успел присвоить ему это звание незадолго до своего отъезда. А теперь – так и останется майором. Так и помрет без папахи, положенной полковникам.
Холин появился сразу – постаревший, исхудавший, потерянный.
– Сереженька! – плюнув на субординацию, сразу полез целоваться. – Родной! Неужели снова к нам? А говорили, будто ты при самом министре…
– Да вот заехал, поговорить надо. – Горюнов осмотрелся по сторонам. – Тут где-нибудь в этом бардаке можно переговорить?
Холин махнул рукой. Лицо исказилось. Бардак есть бардак. Впрочем, был он и раньше. Но была и армия. Остался один бардак.
Они прошли внутрь части, устроились в комнате дежурного.
– Видишь, что творится? – спросил Холин, кивнув на окно. – Только ты уехал, все стало разваливаться. «Батя» запил, ушел на пенсию, там его хватила кондрашка. Зарплату последний раз платили в мае… Скажи, ты теперь у министра служишь, это и есть реформа в армии? Когда офицеры спиваются и бегут кто куда?
– Я об этом каждый день читаю в газетах, – раздраженно сказал Сережа. – Ты мне другое скажи. Прохоров Ваня здесь не появлялся?
– Нет, ни слуху ни духу. Как пропал в этой Чечне вслед за Пашей Тягуновым, так и не слышали. Семья его здесь, это точно. Можешь у Нади, жены его, спросить… – подмигнул Холин и толкнул в бок Сережу. Но сделал это как-то уныло, без прежней игривости.
– Тебя наши бабы постоянно вспоминают. Мол, вот было время. Прямо жизненная веха. Это, говорят, было еще до Сережи. Нет, говорят другие, после Сережи. Не забыли тебя. А уж сколько младенцев твоим именем назвали! И все гадали: как у него там сложилось с Аллой Тягуновой?