Отмороженный
Шрифт:
– Я вовсе не милиционер, – сказал я. – Вы с кем-то меня спутали.
– Ну может, я ошибся, хотя вы не можете не признать, что ваш голос я узнал сразу. И Сонечка, кстати, тоже. Тебе этот сыщик звонит, сказала, представляете? Она очень способный ребенок, хотя и со странностями. Вы хотели у меня что-то спросить?
– Посоветоваться, – сказал я. – Я много времени не займу. Если можно.
– Хотите по телефону или тет-а-тет? – вежливо спросил он.
– Желательно последнее, – ответил я.
– Ну так что же, раз последнее, значит, не первое, – вздохнул он. – Двадцать минут я для вас наскребу, если вы прибудете ко мне через полчаса. Это во время моего обеда, чтоб вы знали. А обедаю я по часам, как мне прописал мой лечащий врач, наверное, я вам о нем еще не рассказывал…
Удивительно, как он чувствует время, думал я по дороге к
А тут еду к банкиру на чай, чтобы потолковать о том о сем.
– …Ума не приложу, что их всех связывает, – сказал я Савранскому, после того как его племянница Сонечка вышла, унеся с собой двадцать баксов и обещание дяди разориться в ближайшее время.
– Видите ли, Саша… Вы позволите себя так называть? Так вот, видите ли, людей часто связывают удивительные обстоятельства. То, что вы мне сейчас рассказали, меня мало удивляет, если честно. Ну если с убитыми помощниками министров есть какая-то ясность… хотя что тут ясного, понять трудно. Но можно. Они не власть, они при власти. Они не несут ответственности, поэтому у них развязаны руки. Они могут тихой сапой успеть больше, чем их патроны, вынужденные действовать открыто. К тому же они являются носителями некой информации о своем патроне. И потому с ними вынуждены считаться. Предполагается, что они верны тем, кто их приблизил, но на поверку они верны только сами себе. Я не удивлюсь поэтому, если существует некий параллельный орган власти, назовем его советом серых кардиналов, где тоже принимаются свои решения… Покойный Сема Салуцкий как-то мне намекал на подобный внегосударственный институт, где будто бы принимаются решения, от которых зависит судьба страны. Я не придал тому значения, а сейчас думаю: был ли я прав? Представим себе человека, который столкнулся с этими ребятами. И понял, что от них многое зависит. Они не на виду, они ни за что не отвечают, но патроны слишком от них зависят. И потому смотрят им в рот. Патроны уходят в отставку, на пенсию, их снимают или разоблачают, а эти – умывают руки. Они неподсудны. Их подписи нигде не стоят. Патроны хватают инфаркты, инсульты, выговора, нарываются на публичные скандалы, эти же типы – всегда в тени. Что делать такому человеку, которому понятно, скажем, кто виноват в роковой перемене его судьбы, но он бессилен как-то отомстить обидчикам правовым путем, через суд или прокурора? Мне кажется, здесь надо искать, только здесь… Сережа Горюнов, да, я его неплохо знаю, он – из таких. Довольствуется тайной властью над имеющими власть. Возможно, не исключаю, собирает на них компромат. И потому – неуязвим. Вы понимаете, что я имею в виду? А как еще можно объяснить то, что происходит? Причем заметьте, такая роль этих спичрейтеров и референтов для нашей страны внове. Возможно, это бывало и раньше, но они не имели таких возможностей, как сейчас. Какой-нибудь хитрый адвокат фирмы может в своих интересах такое внушить своему патрону, который в праве ни черта не смыслит и понимать не хочет, ибо он завзятый бурбон, самодур и самодовольный болван, воспринимающий себя и свое положение на полном серьезе. И вот этот бурбон, узнав, что его использовали, подставили (в силу его правового невежества), разве он признается в этом? Да никогда! В распутстве и пьянстве признается. В собственной тупости – ни за что! И они, эти ребятки, всем этим пользуются. Мне кажется, я повторюсь, вы уж извините, вам следует копать где-то здесь. В том плане, что, возможно, есть человек, которому эти мальчики когда-то здорово насолили. И он понял, что бессилен перед ними. И ему ничего другого не остается. Мне показалось символичным из всего, что вы рассказали, убийство телохранителя турецкого премьера. Я так и представил себе: вот они поднимаются по трапу, снайпер свободно может стрелять в того, кто у всех на виду. Из-за кого будет больше шума. И за кого бы ему в десять раз больше заплатили. Но он своим выстрелом как бы показывает – вот кто истинный виновник. И потому я выбираю его. Вы следите за моими рассуждениями?
– Хорошо. А Салуцкий? – спросил я. – Семен Салуцкий? Он же был на виду, он не был в тени.
– Вот тут я с вами не соглашусь. То, чем занимался Сема, да, было на виду. Но мы не знаем, чем он занимался на самом деле, поскольку не знаем, как он приобрел капитал, чтобы открыть банк. Возможно, кому-то был нужен такой банкир. Ну вот как я, по вашей версии, был нужен генералу Тягунову, чтобы тот мог спокойно строить свою дачу за миллион – сейчас уже больше – долларов. Понимаете? И если Сема был связан с Сережей, почему Сережа не мог таким образом его использовать, как вы это приписали мне? Вы хотите что-то возразить? Только учтите, у меня осталось ровно пять минут. Потом мне принесут мой протертый суп, и я уже не смогу вам больше уделять внимание.
Я уже говорил о чувстве времени у Савранского. Он говорил не спеша, на часы, по-моему, не смотрел или смотрел из деликатности так, что я этого не заметил. Не дергался, не спешил. Пусть дергаются другие. А он этим воспользуется, выводя их из равновесия своим спокойствием.
– Вас бы к нам в Главное следственное управление – главным аналитиком, – улыбнулся я.
– Ну что вы, за недостатком времени… только иногда и только с вами я могу вот так поделиться своими неспешными размышлениями и наблюдениями.
– Вы неплохо знали Горюнова, – сказал я. – Сейчас он уехал в отпуск. И почему-то на Алтай, где он прежде служил.
– В отпуск? – удивился он. – В такое время года? Разве он уже не отдыхал? Я что-то слышал о его пребывании на Кипре, но, возможно, я что-то путаю.
– Он взял за свой счет, – сказал я. – Так вот я не могу найти концы. Сейчас вы подсказали мне неплохую идею, которую я обязан был высказать сам, – найти кого-нибудь, кто имел бы на Сережу зуб. Ну, вы понимаете меня. На Сережу и на этих, серых кардиналов, как вы уже говорили…
– Хотите, чтобы я вам что-то подсказал? – задумался он. – Сережа со всеми ухитряется иметь хорошие отношения.
– А как он вообще оказался в аппарате Министерства обороны? – спросил я.
– Вы меня перебили, – сказал он, – а времени у нас осталось совсем немного. Так вот, в силу своих определенных качеств, можно назвать это талантом, он обзаводился нужными связями. А поскольку долгое время служил в армии, то среди военных у него немало знакомых. Знаете, есть люди, которые предпочитают оставаться в тени. Это не недостаток честолюбия, это такая склонность. На мой взгляд Сережа относится именно к таким.
– Вы так о нем уважительно рассказываете, – сказал я, поднимаясь с места, поскольку в кабинет уже вошла пожилая, по-домашнему одетая женщина с подносом, на котором стоял металлический судок с крышкой. Чем-то она напоминала самого Бориса Львовича.
– Вы не знакомы? – спросил он, тоже поднимаясь. – Моя двоюродная сестра Роза Львовна. А этот симпатичный молодой человек – мой новый знакомый Александр Борисович Турецкий. Я тебе о нем рассказывал…
Она подошла и что-то громко, но неразборчиво шепнула ему на ухо.
– Да-да, он сейчас уйдет, мы уже все обговорили… Правда, одна еще деталь, если позволите? – Он вопросительно посмотрел на меня.
Я пожал плечами. Деталь так деталь.
– Только глубоко между нами, – понизил он голос.
– Мне выйти? – строго спросила сестра.
– Ни в коем случае! Ты – это я, – прижал он руки к груди. – Что не должен знать я, то никогда не узнаешь ты. Так вот, что-то там произошло между Сережей, к которому, тут вы правы, я питаю некую симпатию, в которой сам до конца не могу разобраться, и молодым Тягуновым. Что-то по линии любовного треугольника. Словом, у Паши Тягунова была очаровательнейшая жена, впрочем, она и есть, но в один прекрасный момент она сбежала с Сережей. Да-да, не удивляйтесь, я сам глубоко удивился, когда услыхал. Но сейчас она… Алла ее, кажется, зовут, да? – обратился он к сестре, которая по-прежнему стояла в той же позиции, держа поднос. – Ты бы пока поставила, дорогая, у тебя уже руки дрожат, – озабоченно сказал Борис Львович, впрочем не выказывая желания помочь ей.
– Если я поставлю поднос, ваш разговор затянется еще на час, – сказала она грозно.
Он виновато посмотрел на меня, чуть заметно показав на нее глазами: мегера, мол, сам не понимаю, как терплю.
– Она сейчас поет в Театре Станиславского, – вдруг сказала Роза Львовна. – Фамилию вернула себе девичью. У нее масса поклонников. Любит ходить по ночным барам. А ее муж, Пашенька, такой славный был мальчик! Но вот пропал в этой проклятой Чечне… Вы это хотели услышать? – спросила она меня. – А то Боря всегда начинает издалека и не знает, как добраться до сути. – И уже ему: – Садись ешь!