Отморозки
Шрифт:
На мгновение стрельба полностью прекратилась, и наступила какая-то странная, ненормальная тишина. Лишь где-то далеко бухали орудия, да изредка вскрикивал какой-то тяжелораненый улан.
Внезапно Львов приподнялся на локте и прислушался.
– Чапаев, слышишь?
– спросил он тихо.
Василий Иванович напряг слух и явственно расслышал топот множества копыт.
– Ну, вот, собственно, и все, - все с тем же истерическим спокойствием произнес штабс-капитан.
– Знаешь, что это такое?
Хотя унтер и догадывался, но почему-то отрицательно помотал головой.
– Это кавалерийский полк.
– Львов усмехнулся какой-то мертвой усмешкой и хлопнул Чапаева по плечу, - Василий Иванович, ты песню про 'врагу не сдается наш гордый 'Варяг' знаешь? Можешь запевать, потому что это - наш последний парад...
С этими словами он вытащил свой 'маузер', прищелкнул колодку и положил его рядом, потом поудобнее ухватил пулемет...
Уланы, как видно, тоже услышали подходящее подкрепление и снова рванули вперед. Пулеметы снова загремели, но боеприпасы к немецкому трофею уже заканчивались, поэтому подпоручик Полубояров приказал экономить патроны. Правильное решение, но не в такой ситуации...
Ободренные тем, что плотность огня упала, немцы бросились вперед. 'Мадсен' яростно огрызался короткими очередями, ожесточенно хлопали трехлинейки, но с каждой минутой становилось все понятнее: русским не устоять...
Чапаев сунул набитый магазин своему командиру, и вдруг услышал совершенно не подходящие к погонам штабс-капитан слова. Львов не пел, не кричал, а словно бы яростно выплевывал слова:
Это есть наш последний
И решительный бой...
Даже через грохот выстрелов уже доносился напористый тугой стук копыт. И вдруг...
'Шашки-и-и... ВОН!'
– Наши!
– заорал вскакивая конопатый рыжий ефрейтор с Георгиевским крестиком на груди!
– Ура!
Борис Владимирович Анненков гнал своего жеребца Бокала, а в голове есаула уже считал варианты настоящий тактический компьютер. Полковник Рябинин уже прикинул возможные варианты развития немецкого наступления, и все эти варианты ему очень не нравились.
Движение кавалеристов на Минск - и город рухнет им прямо в руки. Прямо как в сорок первом, мать его! Пойдут на Вильнюс - ничуть не лучше. Вильно в это время - город куда важнее в стратегическом плане, чем Минск. Э-эх! Если бы русское командование заранее позаботилось о создании мобильной группы, хотя бы из трех-четырех дивизий кавалерии, с достаточными артиллерийской и саперной составляющими - могли бы спарировать удар. Или нанести свой удар по тылам и линиям снабжения противника. Но все воюют по старинке: медленно перемещают пехотные части со скоростью двадцать, много - тридцать километров в сутки, стараются раздолбать оборону друг друга только артиллерией, причем без нормальной разведки целей, а потом - в штыки! Ура! Стратеги, мать вашу тройной тягой по всем дырам!..
Где-то в стороне грохотали орудия, хлопали шрапнельные снаряды, но в расположении четвертого Сибирского казачьего полка еще было тихо. Правда, 'тихо' означало лишь то, что не было боя...
В казачьем полку царило то, что обычно именуют 'пожар в бардаке во время наводнения'. Еще не паника, но очень близко. Их высокоблагородие полковник Михайловский изволили пребывать в банальном ступоре. Соображал, видать, болезный:
'Ну, если так - вперед!' - решил про себя Анненков-Рябинин, соскочил с коня и упруго подошел к Михайловскому:
– Господин полковник, срочное сообщение.
– Э-эм?
– откликнулся Михайловский и посмотрел на Анненкова мутными глазами снулой рыбы.
'Блин-клинтон, еще бы от него перегаром тянуло, точно сказал бы, что пьян', - хмыкнул про себя есаул, но вслух продолжил:
– Наши соседи - Бутырский пехотный полк просят помощи. Их кавалерия атакует, числом - до бригады.
– Хм-м?
– недоверчиво поинтересовался полковник.
– Э-э-э?
– Их артиллерией кроют, дивизионная артиллерийская бригада в стороне, наверное, разбита. Помочь надо, господин полковник. Раскатают ведь махру...
Михайловский долго молчал, а потом внезапно встрепенулся словно бы ото сна, и рявкнул во все луженое казачье горло:
– Полк! Слушай мою команду! Первая, третья, четвертая сотни - под командой есаула Анненкова, остальным - за мной! Двумя колоннами - в расположение шестьдесят шестого полка! Марш-марш!
Когда Анненков-Рябинин пробегал мимо остальных офицеров полка, кто-то бросил ему негромко:
– Спасибо, есаул. А то ведь как каменный уже третий час сидел...
Как и было приказано, двумя колоннами полк влетел в Новый Двор. И сразу же выяснилось, что делать здесь более нечего. Судя по всему, батальоны полка захватили врасплох минимум две кавалерийские дивизии немцев. Они расшвыряли русских, перебили тех, кто пытался оказать сопротивление, разогнали или пленили остальных, и теперь ушли вперед, громя тылы семнадцатой пехотной дивизии, стремясь вырваться на оперативный простор.
– Вы опоздали, Борис Владимирович, - подвел итог Михайловский.
– Нам здесь больше делать нечего. Кончились наши иероические серые шинели...
Рябинин скрипнул зубами. Да, все верно: пехоту разбили и рассеяли, и теперь ее не собрать. Во всяком случае, им. Но вот Львов... Спецназ своих не бросает!
'Да не мог Маркин просто так себя отдать! Уж хотя бы день, да продержался бы... или в леса свалил...
– Анненков стиснул кулаки - Опыт не пропьешь и не продашь. Должен он сопротивляться...'
– Где-то там, - есаул указал плетью, - базируется охотничья команда семнадцатой дивизии. Я слышу стрельбу...
Никакой стрельбы Анненков, разумеется, не слышал, и слышать не мог, но говорил он так уверенно, что полковник Михайловский невольно прислушался.
– Действительно, - произнес он задумчиво.
– Мне кажется, что я тоже что-то такое слышу...
– Определенно стреляют, - подтвердил хорунжий Башков. У него едва-едва пробивались усики, и это было его первое дело. Он ужасно трусил предстоящего боя, а больше того - что кто-нибудь заметит, как ему страшно.
– Совершенно точно: пачками садят!