Отпуск по ранению.Сашка
Шрифт:
– Ну, будет вам, идите, а то и мне держаться невмочь уже. – Она отвела его руки от лица и взяла за плечо.
Володька поднялся и, пошатываясь, вышел из комнаты. Женщина проводила его по коридору, придерживая за плечо и повторяя:
– Ну, будет вам, будет…
Очнулся он на улице, когда, щелкнув английским замком, закрылась за ним входная дверь. Его еще пошатывало, еще били беззвучные рыдания, но он чувствовал, как с каждым толчком его сердца выбивалась из него та холодная тяжесть, которую носил он все дни отпуска
Он глубоко и как-то свободно вздохнул. Огляделся – золотое закатное небо с медленно поднимающимися лиловыми тенями аэростатов заграждения висело над уже окутанными синей предвечерней дымкой московскими домами…
Когда он добрался до Садовой, было уже около десяти вечера и ехать к Тоне вроде бы поздно, да и хотелось ему сегодня побыть одному. Он подошел к телефону-автомату и набрал Тонин номер.
– Куда ты пропал? Я звоню тебе целый вечер. Приезжай немедленно. – Голос Тони и вправду был измучен. – Что произошло?
Володька, поразившийся женской интуиции, ответил не сразу.
– Ничего не произошло, Тоня. Я сейчас далеко от Зубовской, пока доеду… Я приеду к тебе завтра утром.
– Нет, приезжай сейчас. Володька, я прошу тебя – приезжай немедленно, иначе я не знаю, что со мной будет… Слышишь – немедленно.
– Хорошо, Тоня, еду.
Пока троллейбус тащился по Садовой, Володька думал, говорить ли Тоне об отъезде Юльки и о посещении им вдовы Степанова. Но так и не решил…
Тоня, открыв ему дверь, сразу же спросила:
– Что случилось?
– Ничего не случилось, Тоня, – ответил он, опять удивившись женской догадливости.
– Случилось… Я вижу по твоему лицу. Говори, Володька, и не мучай меня.
– Приходила Юля…
– Ну и что?
– Приходила прощаться… Завтра она уезжает на фронт.
– Господи… – упавшим голосом прошептала Тоня. – Ты пойдешь ее провожать?
– Нет, она не хочет… Она уверена, что мы встретимся на фронте.
– Но ты же знал: она рано или поздно должна уехать…
– Да, знал… Принеси воды, пожалуйста, – попросил он.
Тоня принесла воды, которую Володька жадно выпил, и положила руку ему на голову.
– Я понимаю, Володя… Это несколько неожиданно для тебя. Ну ничего, вряд ли их пошлют на передовую. У вас же не было девушек-связисток?
– У нас не было…
– Ты хочешь есть? Сейчас я разогрею консервы… Без тебя я даже этого не могу. За весь день – ни кусочка. – Не дожидаясь Володькиного ответа, она вышла на кухню, а возвратившись, обняла его. – Ты помнишь, когда мы каждый вечер прощались в прихожей, я говорила, что мне страшно того последнего вечера, после которого ты уже не придешь?
– Помню.
– Сейчас у меня нет этого страха… Пока папина часть недалеко от Москвы, он сможет, наверно, посылать тебя в командировки. И твой приезд будет всегда неожиданным – вдруг звонок, и лейтенант Володька появляется на пороге, и я буду умирать от счастья. Ведь здорово?
– Да, – пробормотал Володька, а сердце сжалось от того, что скоро – нет, не сегодня, сегодня нельзя – должен он будет разрушить все Тонины надежды. Юлькин отъезд на фронт, да еще на Калининский, добавил ту последнюю каплю, которая и перевесила чашу весов, – все стало на свое место. Выбор был сделан, и после этого уже было не так трудно идти к Степановой.
– Разогрелось, – сказала Тоня, сходив на кухню и принеся еду.
– Что-то не хочется…
– Это мясные консервы, – с ударением на "мясные" произнесла она и поставила перед Володькой сковородку, а потом вдруг, вскинув на него глаза, вздрогнула и прошептала: – Что произошло еще, Володя?
Володька поднял голову, столкнулся с Тониным вопрошающим взглядом и уткнулся в сковородку. "У человека не одно "надо"," – вспомнились ему слова Сергея.
– Я был у Степановой, – с трудом произнес он.
– Зачем?! Я же просила тебя!
– Это было необходимо, Тоня.
– Стало легче? – спросила Тоня.
– Не знаю, – пожал плечами Володька. – Наверно, легче.
– Тогда – слава Богу. – Она облегченно вздохнула.
Володька посмотрел на часы и резко поднялся.
– Мне пора.
– Нет, нет! Не уходи! – бросилась она к нему. – Ты так мало был у меня!
– Я все оставшиеся дни буду только у тебя, Тоня… Только у тебя. И вообще… спасибо тебе… Без тебя мой отпуск прошел бы пусто, скучно, а с тобой было хорошо… очень хорошо. Ну я пойду. Я все время буду у тебя, все время… – Володька медленно отступал к двери.
– Володька! – остановила его Тоня. – Поклянись мне, что никакого сумасбродства. Поклянись! Иначе не отпущу! – Тоня схватила его руку и крепко держала.
– Да, Тоня, никакого сумасбродства… Я приду утром и буду весь день, приду…
До Зубовской он бежал… Троллейбус, на который он сел, был пуст. Видимо, последний. Синие лампы еле-еле освещали салон неприятным мертвым светом. От Самотеки Володька пробирался дворами, благо они стали проходными – все заборы были сожжены зимой москвичами, – наступил уже комендантский час, и он боялся наткнуться на патруль.
Домой он вернулся в первом часу.
– Я думала, ты уже не придешь, – встретила его мать облегченным вздохом. – Будешь пить чай? Я тоже выпью с тобой.
Володьке показалось, что матери хочется поговорить с ним, и он согласился. За столом она часто поглядывала на него тем мучительным вопрошающим взглядом, от которого Володьке было не по себе. Он знал, о чем спросит его сейчас мать, и он внутренне сжался.
– Володя, отъезд Юли… – начала мать.
– Не знаю, мама, не знаю, – резко прервал Володька и поднялся.