Отравление в Уичфорде

Беркли Энтони Кокс

– О, черт меня побери!- тихо сказал он.

Через несколько минут появился Алек. Он ездил за компанию с доктором Пьюрфоем по его утренним визитам и замерз.

– Ах ты бездельник-никчемушник,- сказал он любезно, подвигая стул к камину,- все утро читаешь, да?

– Алек,- сказал рассеянно Роджер,- разве мы все утро не говорили с тобой о женщинах, а?

– О господи! Надеюсь, ты не собираешься начинать все заново?

– Я ведь как будто говорил тебе, что они все дуры, не так ли?

– Да, действительно говорил,- с готовностью кивнул Алек.

– Так я

могу только подтвердить это мнение: да они таки дуры. Самые законченные, черт возьми. И самое тревожное, что они ничего не могут с этим поделать. Но все-таки они не столь законченные, неудобосказуемые, безмозглые, беззаботные и совершенно отвратные дуры, как мужчины - дураки.

– Боже милосердный!
– искренне изумился Алек.- Ты имеешь в виду меня?

– Да нет, болван,- отрезал Роджер,- я имею в виду себя!

– Ну, пусть меня повесят!- разинул рот Алек, потому что впервые за все время знакомства он услышал от своего друга такую самоуничтожительную реплику.

За ленчем миссис Пьюрфой была серьезно обеспокоена поведением Шейлы. Эта юная леди так яростно набрасывалась на Алека и цеплялась к нему на каждом слове, что это уже не только было невежливо, но почти нарушало границы приличия. Роджер, наоборот, по контрасту, был приятно, однако необычно, сдержан и молчалив.

После ленча он поднялся за Алеком в его комнату.

– Алек, давай куда-нибудь прогуляемся,- отрывисто предложил он.

Алек окинул своего друга преувеличенно-заботливым взглядом.

– Надо попросить Джима осмотреть тебя, Роджер. Ты, наверное, заболел. За ленчем ты молчал, словно дохлая... корова,- обычно он сравнивал Роджера с более "разговорчивыми" животными.- Едва словечко промолвил, а теперь хочешь прогуляться! Дай-ка мне пощупать твой пульс.

– Не старайся быть остроумнее, чем природа тебе положила, Алек,- устало ответил Роджер.

– Ну ладно, развеселись немного. Вспомни, что ты получил приглашение к чаю. Тебя это подбодрит.

Но Роджер внезапно ощетинился:

– Господи, неужели ты думаешь, что я жду с нетерпением этой встречи? Да мне от одной мысли о такой скверной женщине становится тошно. Знаешь, Алек, мне ужасно хочется вернуться с тобой в Дорсетшир и послать все к черту! И если бы я не был почти уверен, что мы на правильном пути, то я бы так и сделал.

И Алек снова разинул рот.

– Да разрази меня гром!- ответил он, ровным счетом ничего не понимая.

Глава 12

Человеческий фактор

В конце прогулки Роджер до некоторой степени вернул себе более или менее рациональный образ мышления. Он, как правило, сурово отрицал все посягательства других на обладание артистическим темпераментом (и утверждал, что они лишь поза, например болтовня о творческом процессе как самоцели), но сам он, конечно, до некоторой степени обладал этим необычным качеством. Его редкие отступления от привычной фривольно-самоуверенной манеры вести себя сопровождались припадками ипохондрии.

Однако от природы он был жизнерадостен и предприимчив, и вскоре яростные упреки, которыми он осыпал себя из-за поведения Шейлы во время ленча, постепенно стали утихать. Его легкомысленная затея в шутку пофлиртовать

с девушкой в конце концов привела лишь к недолгому кризису отношений, и хотя он все еще расстраивался при мысли, что юная девица могла хотя бы на мгновение вообразить, будто под этой шутливостью скрывается нечто серьезное, мало-помалу Роджер успокоился. Точно также, как ветреные девицы перед мировой войной считали своим долгом влюбляться в военных, воплощая тем самым свою потребность почитания героев, так и Шейле было свойственно создавать себе тайных кумиров, чтобы в тишине ночи было о ком мечтать, лежа в своей узкой, белоснежной, девичьей кроватке. Роджер был несколько смущен тем обстоятельством, что ее выбор пал именно на него. Дело в том, что Шейла ему нравилась своей прямотой и товарищеским стилем поведения, который он так быстро воспринял как нечто само собой разумеющееся. Поэтому он решил снова вести себя с ней как в первый день знакомства, чтобы в голове девушки не возникало ни малейшего подозрения, будто под внешней манерой обращения с ней скрывается нечто иное.

Тем не менее, когда Алек проводил его до ворот дома миссис Сондерсон, Роджер с явной неохотой приблизился к ее входной двери и нажал кнопку звонка. Разница между миссис Сондерсон и Шейлой была столь же неизмерима, как между черным шелковым надушенным бельем и грубыми башмаками, в которых бродяг по вересковой пустоши. А надо сказать, Роджеру никогда не правилось черное шелковое белье.

Вернулся он на Хай-стрит почти в половине восьмого. Заглянув в пустую гостиную, Роджер взбежал по лестнице в комнату Алека, где сей джентльмен с большим старанием причесывался перед туалетным столиком.

– Привет, Алек, я кое-что узнал,- сказал он отрывисто,- не спрашивай, каким образом я этого достиг, или я сейчас разрыдаюсь. Тяжела ты, жизнь сыщицкая. Но я недаром подвергал себя хлопотам, я кое-что получил взамен.

– Да? Это хорошо! Что же именно?

Роджер упал в кресло рядом со столиком.

– У Бентли была интрижка с Мэри Блауэр!

– Неужели! Клянусь Юпитером, это скверно!- присвистнул Алек.

– Для нас, ты хочешь сказать? Но миссис Бентли об этом не знала - во всяком случае, Сондерсон не может сказать определенно, было ли ей об этом известно.

– Значит, не знала? Но как ты думаешь воспользоваться этой новостью?

– Понятия не имею,- признался Роджер, зажигая сигарету.- Но связь со служанкой - факт (и, насколько я успел уяснить, Бентли, хотя и был хиляком, но хиляком влюбчивым. Это отнюдь не первая его любовная интрижка, согласно всезнающей Сондерсон). Бентли поиграл девицей, а затем бросил ее. У миссис Бентли были однако сомнения на этот счет, и она предупредила служанку, что увольняет ее. Та потребовала от Бентли, чтобы он вмешался, но тот недвусмысленно послал ее к черту, и, как оно водится, ее любовь перешла в ненависть, однако сама к черту Мэри Блауэр не пошла. Она решила сделать все, чтобы отправить к нему миссис Бентли. А в результате получилась вся эта история. После того как миссис Бентли арестовали, Мэри призналась в содеянном на груди миссис Сондерсон, но кроме нее никто ничего об этом не знает.