Отравленные клятвы
Шрифт:
— Ники предоставил нам неограниченный бюджет, — говорит Марика, как будто от этого станет лучше. Как будто экстравагантность свадьбы каким-то образом меняет тот факт, что я выхожу замуж насильно.
— Могу ли я использовать это, чтобы выкупить свою свободу? — Огрызаюсь я, и тень пробегает по лицу Марики, но она не отвечает. Она просто смотрит на меня, и сочувствие в ее глазах почти такое же сильное, как если бы она послала меня нахуй. — Тогда я позабочусь о том, чтобы потратить как можно больше денег, — говорю я ей сердито, и ее лицо смягчается, возвращается улыбка, как будто мы с ней сообщники в этом.
— Идеально. — Она подталкивает локтем одежду. — Одевайся. Внизу приготовлен завтрак. Я буду ждать тебя снаружи и покажу тебе все.
Она определенно не похожа на своего брата, думаю я про себя, роясь в куче одежды. Прошлой ночью Николай был немногословен и контролировал себя, только эти его бурные глаза выдавали какие-то эмоции. Марика игристая, как лопнувшее шампанское.
Джинсы, которые она принесла, пришлись мне впору, хотя они на несколько дюймов коротковаты, поэтому я вместо этого закатываю их и снова засовываю ноги в босоножки на высоком каблуке, которые были на мне прошлой ночью, несмотря на жалобы тела и боль в пальцах ног. Я надеваю черную шифоновую рубашку без рукавов, которая мне тоже подходит. Она тоже немного коротковата, но джинсы с высокой талией, так что в целом я выгляжу по крайней мере прилично сложенной. По крайней мере, я не поставлю в неловкое положение саму себя.
— Может кто-нибудь выбросить мое платье? — Спрашиваю я Марику, когда присоединяюсь к ней на улице. — Я действительно не хочу когда-либо смотреть на него снова.
— Его можно отдать в химчистку, если ты… — Она смотрит на выражение моего лица и пожимает плечами. — Конечно. Я могу сказать горничной, приставленной к твоей комнате, выбросить его.
Я больше никогда не хочу видеть это платье. При одной мысли об этом мое лицо горит от стыда, когда я вспоминаю, что я сделала, и что случилось со мной в нем, перед его отцом и моим в том кабинете.
Сначала я не думаю, что смогу есть. Марика ведет меня, как я предполагаю, в неформальную столовую, за столом все еще могут разместиться по меньшей мере двенадцать человек, и комната огромная, роскошно оформленная, с тяжелыми занавесками, задернутыми на окнах, и резными стульями вокруг стола из красного дерева, но это не так величественно, как я представляю себе их столовую для званых ужинов.
Я никогда раньше не была в особняке, подобном этому. Одна только эта комната могла бы вместить больше половины квартиры, в которой я выросла. Я также никогда не видела столько еды, и определенно не той, которую мне разрешено есть.
На столе стоят накрытые тарелки, и Марика снимает крышки, разглядывая их. Есть два накрытых места, одно для нее, другое для меня, я полагаю, и останавливаюсь в нескольких футах от нее, чувствуя неуверенность и замешательство.
— Николай не ест с нами? Или твой отец?
Марика смеется.
— Папа встает очень рано по утрам. Обычно он завтракает в одиночестве. Так было с тех пор, как умерла наша мама. Ники обычно ест на ходу. Просто протеиновый коктейль или что там у него по дороге в спортзал. — Она закатывает глаза. — Так что обычно только я и все это. Я рада, что у меня появилась компания. Садись.
Она указывает на стул, и я… разинув рот смотрю на еду, пораженная расточительством, которое, должно быть, происходит каждый день. Такая миниатюрная девушка, как Марика, ни за что не съест больше небольшой порции этого.
— Ешь что хочешь. Угощайся. — Она снова жестикулирует, глядя на меня так, как будто не совсем понимает мою реакцию, а затем начинает накладывать себе на тарелку яичницу-болтунью, смешанную с каким-то сыром и зеленью.
У меня в животе громко урчит, и я с трудом сглатываю, потянувшись за своей тарелкой. Я так много лет соблюдаю строгую диету моего отца, что не знаю, что делать с буквально стоящим передо мной шведским столом.
— Николай не против этого?
Марика смотрит на меня так, как будто я сумасшедшая.
— Почему его это должно волновать?
Потому что он не захочет, чтобы его жена растолстела. Эта мысль приходит мне в голову, даже когда я осознаю, насколько это нелепо. Мне предстоит пройти долгий путь, прежде чем я смогу хотя бы приблизиться к этому, и даже тогда я буду в форме, если буду придерживаться своих обычных процедур. Сейчас я ужасно похудела, и упражнения в соответствии с режимом, которого я придерживалась, сколько себя помню, обычно вызывают у меня головокружение и усталость.
Он хочет, чтобы я была такой.
— Лиллиана. — Марика издает звук, похожий на разочарованный вздох. — Ешь. Нам нужно успеть на встречу.
Я кладу себе на тарелку несколько яиц и кусочек сухого тоста, ковыряясь в тарелке. Несмотря на то, что я голодна, от беспокойства у меня перехватывает горло и становится трудно что-либо проглотить. Все это не кажется реальным. Прошлой ночью я готовилась к потере своей девственности. Теперь я смотрю под дуло нежелательного брака. Я и представить себе не могла, как быстро все изменится.
Марика расправляется со своей едой, а затем ждет меня, пока не становится ясно, что я больше ничего есть не собираюсь. Она достает свой телефон, набирает быстрое сообщение, а затем встает.
— Водитель будет здесь через минуту. Поехали.
Водитель. Я испытываю минутное удовлетворение, когда мы выходим на ступеньки перед особняком, и перед нами останавливается черный внедорожник. Это именно то, к чему стремится мой отец, водитель и машина, чтобы его повсюду возили, и достаточно денег, чтобы тратить их без ограничений. Я не хочу этого, но есть что-то, немного удовлетворяющее, факт того, что я получаю такую блажь, в то время как мой отец не намеревался ничего другого сделать, кроме как продать мое тело, чтобы получить доступ ко всему этому для себя.
Марика садится напротив меня и, протянув руку к деревянной панели, открывает ее. Я вижу сухой лед и маленькие бутылочки шампанского и апельсинового сока. Она достает два бокала, протягивает один мне, пока сама готовит мимозу, а затем разливает нам.
— Возможно, ты не чувствуешь особого праздника, — объясняет она, — но так или иначе это снимет напряжение.
Я снова вижу этот намек на сочувствие в ее глазах и смотрю на маленькую бутылку шампанского. У меня никогда не было возможности пить так. Мне никогда не разрешали. Волна бунта захлестывает меня, и я думаю, почему бы и нет?