Шрифт:
Как больно, когда умирает любовь. И, несмотря на затасканность фразы, больно, когда умирает любовь, начинавшаяся так красиво, ранней весной, в Ялте. Где снизу вверх шел мягкий снег, засыпая чашу города. А горы вокруг были неровными краями этой чаши.
Толпы на набережной не было – не сезон. Сутулились редкие пары, тесно прижавшись друг к другу и пряча лица от соленой
У самого берега в холодном море плавали юркие уточки с черными головками и одинокий белый лебедь. Он еще не нашел себе пару на всю жизнь.
Всю эту стаю кормила тощая старуха, она неуклюже размахивалась, так, что был виден кусок темной морщинистой кожи между варежкой и рукавом пальто. Пыталась добросить до лебедя, но проныры-черноголовки ловко подбирали быстро размокающий хлеб.
Это были пять дней затмения, и мне становилось жутко. А что, если мы вернемся домой, и все исчезнет, растворится в суетливых буднях? Все кончится!
Но ничего не кончилось. Все шло по нарастающей, и полгода ежедневных встреч привели меня к твердому решению: я женюсь!
Август – наш медовый месяц. Мы снова в Ялте. Позади свадьба, шумные проводы, когда все перепились, и провожать нас поплелся один верный Валерка. Потом поезд и тролейбус до Ялты.
На смятой бумажке из адресного бюро последний незачеркнутый адрес. Улица круто идет вверх. Мы тащимся с двумя чемоданами, потные и пыльные. И мою драгоценную жену (ах, какое слово – жена!) уже не радует шляпка от солнца, лежавшая в кладовке с февраля, которую она тут же надела, ступив на Южный берег.
Мы вскарабкались на подъем, дальше идет ровный участок и в самом конце улицы, на отшибе, прямо над обрывом стоит домик под рыжей черепицей. За домиком до самого горизонта синее море, куда вот-вот упадет красное солнце.
Пузатый желтый чемодан клацает металлическими зубами, и моя жена достает из чемоданной пасти роскошный сиреневый спальный комплект. Она взмахивает лилово-сиреневым великолепием, что на миг закрывает заоконный пейзаж, и послушно утихает под ее розовыми ладошками. Кровать, куда стелется эта шелковая роскошь, занимает почти всю комнату и оскорбляет мое эстетическое чувство росписью под дерево.
Я сижу в углу на единственном стуле и, не отрываясь, смотрю на мое сокровище. Жена приговаривает:
– Ты, наверное, думал, что мы будем спать на казенном белье, на котором до нас спали поколения и поколения курортников? Нет, дорогой. Я, как прекрасная хозяйка, – она требовательно взглядывает на меня, и я отвечаю ей блаженной улыбкой.
– Да, как прекрасная хозяйка, я взяла этот прекрасный комплект, которого нам хватит на все наши десять дней.
Я сижу, счастливо улыбаюсь и размышляю, что, если бы моя жена знала, откуда у меня этот комплект, он бы ей нравился гораздо меньше.
Конечно же, до моей первой поездки в Ялту, когда мы познакомились, я не был один. У меня были отношения с девушкой по имени Златка, темперамент которой оправдывался ее балканским происхождением. Она была хороша (когда не закатывала сцены ревности), но отталкивала своей практичностью.
Разумеется, когда я сказал о том, что встретил другую, была дикая вспышка. С битьем остатков моих холостяцких тарелок. И я удивился, когда за неделю до свадьбы, она притащила мне свадебный подарок. Вот этот самый сиренево-лилово-фиолетовый комплект. И была при этом мила и любезна. Сама болгарская учтивость.
Наша кровать становится похожей на лавандовое поле, ко мне тянется тонкий аромат – в нашем шифоньере лежат льняные мешочки с сухой лавандой. Мешочки называются саше, с ударением на последний слог.
–Уф-ф! – жена плюхается на застеленную кровать и милым движением вытирает лоб.
Мы устали. Мы лежим усталые, держась за руки, нас укачивает шум прибоя за окном. Наши руки сплетены, и постепенно моя усталость проходит, и я, как всегда, теряю голову от ее прохладной податливости и податливой прохлады.
Потом я благодарно целую ее плечи и у меня вырывается
– Мне хочется разорвать тебя на кусочки…
– И разбросать по комнате, – подхватывает жена, – там ноготок, там волосок, там родинка.
Конец ознакомительного фрагмента.