Отражение в мутной воде
Шрифт:
– А ведь это ужасно, друзья мои, – проговорила она вполголоса, глядя в окно, забранное жалюзи. – Понимаете, все мы в глубине души – возможно, даже осознанно! – допускаем: существует некая часть человечества, от которой мы с удовольствием избавились бы. Ну, не своими руками, конечно, однако ничего не имели бы против, если бы она, эта часть, как-нибудь незаметно сгинула. Смешно, да? Собачники, негры, «черные» на рынке, «нарки» в подвалах, маньяки в парках, бомжи под батареями в подъездах, педики на эстраде… Кто из нас не думал: как прекрасна могла бы стать жизнь, если бы ее очистить от этой грязи! И ведь в самом деле – в той же Голландии ничего подобного нет.
– Ну уж как раз «нарков» там предостаточно! – фыркнул Георгий. – Да и «голубых» с «розовыми». Там ведь все это дозволено государством, как известно.
– Совершенно верно, – обернулась Виктория. – Это возведено в ранг государственной политики – но под контролем. Человек не может есть только сладкое – в обществе должны существовать определенные проблемы. Но разве не лучше, когда они создаются искусственно? А у нас… – Она зябко поежилась. – Вы представляете, говорят, будто больные СПИДом носятся по метро со шприцами со своей зараженной кровью и ширяют ими всех, кого не лень, – чтобы не одни они мучились, чтобы и другие умирали тоже!..
Валентин глянул на Викторию исподлобья и отвернулся.
«Да, – подумал Георгий. – Ноги у нее, конечно, – закачаешься…»
– Ладно, – хлопнул ладонью по столу молчавший доселе Виталий. – Ладно, женщины призваны украшать нашу жизнь, и им, конечно, даже «Просперити» предоставит большую часть мест рядом с будущей кормушкой. Однако что же делать с Голубом?
– А ничего особенного не делать, – пожал плечами дядя Костя. – Сканер теперь у вас – проверьте мужика, вот и все. Вашими программами ведь предусмотрены всесторонние медицинские обследования, чтобы в Думе не шумели? Вот и нахлобучьте на него шлем под тем предлогом, что определяете внутричерепное давление. В самом деле, кому это надо, чтобы наш будущий гарант загнулся от инсульта и ему мозги пришлось шунтировать?
Речь дяди Кости, живая и образная, всегда находила отклик в сердцах слушателей. А может быть, финансовая подоплека сыграла определяющую роль…
– В самом деле, – сказал Виталий. – Сканером-то мы в любом случае намеревались воспользоваться. И вот еще что мне в голову пришло. Ведь все эти просперитские штучки, возможно, не фантазии Георгия, а плод больного воображения Голуба! Афганский синдром и все такое…
– Ну, на шизика он не похож, – отмахнулся дядя Костя. – Я с ним лет десять знаком. Хотя… хотя что я о нем знаю? Чужая душа – потемки.
Прошел месяц или около того. Сначала Георгий с интересом ждал результатов сканирования Голуба, однако тот все не ехал в Москву, и постепенно пришлось махнуть рукой на политику и вернуться к порядком запущенным делам в своей фирме. Пять-шесть лет назад, сразу после окончания университета, дядя Костя подарил ему магазин компьютерной техники «Кайге» – не сомневался, деловитый племянничек не позволит подарку покрыться пылью. К торговле вскоре прибавился ремонт компьютеров, а также программирование. Среди множества подобных фирмочек «Кайге» выделялась лишь тем, что ее владелец никогда не знал нужды в свободных средствах (назовем их кредитами), а потому «Кайге» держалась на плаву при самых жестоких финансовых штормах. Именно щедрость дяди Кости, умноженная на деловую смекалку Георгия, а также на гениальную рассеянность Деспиллера, позволяла Георгию постепенно всецело переключиться на творчество – программирование и изобретательство. Он придумал и создал немало мудреных электронных игрушек, но сканер был последним его изобретением, самой большой удачей. Однако после «трагической гибели» портативной модели и всего, что за этим последовало, руки у Георгия порядком опустились, и он никак не мог взяться за изготовление дубля. Тут-то к нему и нагрянула Райка Деспиллер…
История знакомства Гоши и Димы Деспиллера восходила к правременам. Дядя Костя привез из Хабаровска племянника-медалиста, только что окончившего школу, и тот без труда поступил на мехмат МГУ. Сказать по правде, добрый дядюшка уже держал за пазухой энную сумму и собирался нажимать на некоторые педали, чтобы обеспечить это поступление. Для племянника он был готов на все. Ведь парень остался полным сиротой. Отец, пограничник, погиб при обороне Даманского от китайцев. Георгий был в то время еще сосунком. А месяц назад, сразу после выпускного бала, скончалась скоропостижно мама. Разве можно после такого собраться и самостоятельно одолеть такую вершину, как МГУ?
Однако Георгий собрался – и одолел. Дядя Костя тогда, помнится, чуть ли не с испугом смотрел на тощего белобрысого юнца, который стоял перед ним с видом одновременно самоуверенным и растерянным: «Ай да провинциал! Ай да суворовский натиск! Знай наших!»
Сам-то дядя Костя взял столицу двадцать лет тому назад отнюдь не приступом: из горкома ВЛКСМ был переведен на повышение прямиком в ЦК того же самого ВЛКСМ, потому что до смерти понравился стареющей комсомольской давахе из самых верхних эшелонов власти. Несомненные мужские достоинства не исключали дерзкого, но при этом трезвого и осторожного ума, так что стремительной карьерой финансиста Константин Борзятников был обязан все-таки себе самому, а не отставной любовнице. И он впоследствии частенько умилялся, глядя на племянника: «Гошка-то весь в меня! А Никола дурак был, что полез в атаку на том Даманском, который теперь даром никому не нужен, ни нам, ни китаезам!»
Георгий не обзавелся близкими друзьями в столице. Все они остались в далеком Хабаровске, в давно ушедшем детстве: Олег Стрельников, Сашка Лю… Он перещеголял высокомерием самых высокомерных москвичей, потому что блистал среди этих «акающих» лентяев, как сверхновая звезда. Однако блеск его изрядно померк, когда на мехмате появилось молодое дарование – Дима Деспиллер, принятый после школы сразу на третий курс. Он попал в группу Георгия – и тот всегда благодарил за это судьбу.
Единственное, чего Георгию не хватало в жизни, так это трезвой самооценки. Оголтелая самоуверенность по-прежнему сочеталась в нем с отчаянной неуверенностью в своих силах, однако он готов был на все, чтобы о втором свойстве никто и никогда даже не догадывался. Появление Деспиллера, этого расхристанного гения, частенько являвшегося на лекции в разных ботинках и в одной только майке под пиджаком, помогло Георгию понять: есть ученые-теоретики, вдохновленные Богом, как поэты, а есть смелые практики. Безнадежно пытаться совместить эти два образа в одном лице. Он, Георгий, способен довести до реального воплощения любую идею. Но родить чистую идею, которая произведет переворот в науке… Наверное, он слишком увлекался плаванием, автогонками и баскетболом, а надо быть свободным от всего земного. Как Дима Деспиллер.
Тот жил в общежитии и очень скоро превратился в настоящего монстра: запущенного, вечно голодного, смешного. Георгий взял Деспиллера к себе. Дядя Костя не возражал – лишь бы музыку на всю катушку не включали. Но Деспиллер ее вообще терпеть не мог, а Георгий не любил ничего слишком громкого. Домработница Софья Васильевна взяла Диму под свою личную опеку. У Георгия вошло в привычку глядеть перед выходом из дому на ноги приятеля…
Возможно, именно благодаря этой ненавязчивой заботе Деспиллер успешно сделал то, что сделать вроде бы невозможно: доказал великую теорему Ферма, которая считалась недоказуемой. Взял да и создал какие-то там новые методы в теории диафантовых уравнений… просто так, из любви к математике как искусству. Какая жалость, говорили тогда на курсе, что большая международная премия за доказательство великой теоремы была аннулирована еще в конце Первой мировой войны, не то Димка ее непременно получил бы!
Георгий не сомневался: если Деспиллер о чем-нибудь жалеет в жизни, так лишь о том, что Ферма не оставил еще с десяток подобных же «недоказуемых» теорем!
После выпуска Георгий сделал приятеля главным теоретиком «Кайге», положил ему немалую зарплату и попытался по мере сил приобщить к радостям жизни.
Сам же Георгий как раз открыл для себя прелести женской любви и намеревался усовершенствоваться в этой области как теоретически, так и практически. Однако Деспиллер отмахивался от всех интересных предложений: ничего, кроме математических теорий, для него не существовало. Впрочем, он казался вполне счастливым, и Георгий вскоре отстал от него.