Отречение от благоразумья
Шрифт:
Однако прозвучавшего вопроса я не ожидал.
— Фернандо здесь?
Какие у него могут быть дела с нашим отцом Фернандо? Чем дольше живешь, тем больше узнаешь о секретах ближних своих и больше поражаешься причудливости судеб... Пожалуй, не стоит говорить ему о том, что отец Фернандо ныне пребывает в лучшем из миров.
— Нет, в Праге. Что ему передать?
Барбетт помялся. Огляделся по сторонам, никого не заметил и решился:
— Он просил меня разыскать тех, кто знает про китайскую шкатулку. Особенную шкатулку, — эти слова он выделил голосом. — Я нашел. Двадцать ливров.
— Жадность вас погубит. Пятнадцать. Есть гарантия, что имена подлинные?
— Так они расписывались в подорожных и у хозяина
— Тогда почему вы здесь и торгуетесь, а не там и не получаете свою честно заработанную мзду? — съязвил я. Барбетт надулся и замолчал. — Ладно, держите ваши восемнадцать. Внимаю каждому слову.
— Тип, величающий себя астрологом и провидцем, по имени Карл Иеронимус фон Рамштейн, — сообщил Дубовый Нос. — И англичанин Мишель Волш или Волч, не знаю, как правильно. Оба таскались к мадам Галигай и считались ее лучшими дружками. Называли себя учениками какого-то Филиппа Никса, из-за этого их побаивались. Рамштейн околачивался в Париже с прошлого года, Мишель приехал в июне, прожил до октября. После казни Леоноры оба спешно упаковали сундуки и исчезли в направлении Праги. Шкатулка наверняка у них.
— Наверняка или вы только предполагаете? — уточнил я. Интереснейшая картинка вырисовывается: мадам Галигай и ее общество — неизвестный мне фон Рамштейн и некто Мишель Волш, который вполне может оказаться добропорядочным доктором Майклом Уолшем — шкатулка из Китая — магистр Никс, а с ним за компанию и верный мэтр Ла Гранж со товарищи — Прага. Что за вещица, ради обладания которой понадобилось разворачивать такую охоту?
— Шкатулка точно находилась у Галигай, — твердо заявил мсье Барбетт. — Она ее купила у какого-то торговца с востока. После ее смерти все ее дружки попрятались по углам и затаились, не успев прибрать к рукам имущество. Дом и обстановка пошли с торгов, драгоценности покойной Леоноры и всякие редкости разделили де Люинь и мадам королева, а китайская коробочка исчезла, это я точно узнал.
— Понятно... — медленно протянул я, хотя ровным счетом ничего не понимал. — Что ж, благодарю. Пожалуй, это стоит еще пяти ливров, вам не кажется?
Ему казалось. Он шагнул вперед, с готовностью протягивая руку, но вместо ожидаемых денег получил десять дюймов хорошо заточенной стали под ребра. Я не имел права рисковать. Попадись ему кто-нибудь, готовый заплатить за его сведения ливром больше, и это порождение Двора Чудес выболтает все, не моргнув глазом. Если уже не выболтал. Значит, на моей душе будет лежать одним грехом больше.
Труп я затолкал поглубже в подворотню и оставил там. Утром подберут. Осмотрелся, прислушался — тихо. Покойный Дубовый Нос счел меня слишком легкой добычей и пришел один, не захватив с собой парочку надежных друзей. Маленький инцидент, один из многих в ночном Париже, остался незамеченным, и я тронулся дальше — в кофейню обворожительной Нинон. Совесть, как ни странно, помалкивала. Таков наш упадочный век: или ты, или тебя.
Отшумела праздничная неделя, и я без большой охоты засобирался обратно, поддерживаемый недвусмысленными намеками отца Хуана, коему я надоел хуже занозы в башмаке. Он сумел отомстить, всучив мне перед отъездом тяжеленную зашитую сумку с бумагами и распорядившись доставить их в Дрезденскую нунциатуру. Я заикнулся, что я секретарь, а не курьер, но вскоре понял: проще уступить, чем связываться. Пришлось изменить обычному маршруту, свернув после Майнца на север, к Франкфурту.
Фульда — Эрфурт — Йена — Хемниц — Дрезден... Чем дальше я пробирался через германские земли, тем меньше мне нравилось происходящее вокруг. По сравнению с размахом дел здешних инквизиционных трибуналов, в Париже и Праге инквизиторы относились к еретикам чуть ли не с любовью. До меня долетели смутные слухи о чудовищных репрессиях в городе Бамберг, о котором в придорожных трактирах рассказывали столь невероятные истории, что я отказывался верить — такого не может быть никогда, а если услышанные рассказы правдивы, то бамбергского князя-епископа фон Эренберга давно стоит посадить в дом для умалишенных: проклятый курфюрст малюсенького городишки сжег за минувший год не меньше ста человек....
При столь печальных обстоятельствах не миновать беды. Рано или поздно кто-то сообразит, что столь огромного количества ведьм и колдунов просто не может быть, а в противном случае придется признать, что нашим миром давно уже правит не Господь, а его вечный противник. Так или иначе, но инквизиторов начнут бить, причем ненависть к общему врагу послужит отличным скрепляющим раствором между католиками и протестантами.
В Империи, вдобавок, слишком много воевали. Князья и их вассалы увлеченно грызлись между собой, крестьяне разбегались, по лесам Рудных гор, отмечавших границу Чехии, бродили банды грабителей и беглых солдат, и стража в Теплице предупредила меня, что одиноким путникам на дорогах грозят большие неприятности. Вставал выбор: подождать большого торгового каравана, идущего в сторону Праги, или положиться на удачу?
«В конце концов, живем только один раз!» — самоуверенно заявил я и поехал дальше. Благополучно добрался до старого тракта над Лабой, по нему — до слияния Лабы и Влтавы, и здесь везение оставило меня. Погода испортилась надолго и всерьез. Здешние зимы, как мне не раз говорили — это нечто особенное, ее нужно пережить, чтобы понять. Хуже только в Московии...
На глазах заметаемая снегом дорога исчезла. Расположенные вдоль трактов деревушки пропали. Небо смешалось с землей, белая летящая пелена закрыла все. Вскоре я понял, что сбился с пути и направляюсь неведомо куда, потом одна из лошадей провалилась в русло прячущегося под сугробами ручья, мы угодили в какие-то холмы-перелески... И неожиданно наткнулись на старый сарайчик — как на брошенную утопающему соломинку.
КАНЦОНА ПЕРВАЯ
Ведь наши виноградники в цвету...
Под утро метели надоело швыряться снежными зарядами в стены жалобно скрипящего сарая, ветер улегся, и я рискнул высунуть нос наружу. Передо мной расстилалось бескрайнее искристо-белое поле, отороченное у горизонта кромкой синеватого зубчатого леса. Налегая изо всех сил на покосившуюся дверь амбара, я отодвинул ее в сторону, и вывел лошадей. Те принюхались к свежевыпавшему снегу, зафыркали и изъявили желание продолжить путь.
— Куда это нас занесло? — вслух поинтересовался я. Дорога отсутствовала. Ехать напрямик, через снежную целину, взяв за ориентир край далекого леса? Неизвестно, сколько времени это займет и куда я попаду. Отыскать бы человеческое жилье — вряд ли эту развалюху строили далеко от поселка — закусить и разузнать, как поскорее добраться до Праги...
Проваливаясь в сугробы и чертыхаясь, я неуклюже заковылял в обход сарая. Вдруг окрестности с другой стороны выглядят более обнадеживающе?
Амбарчик, как выяснилось, торчал на вершине небольшого откоса, отмечающего границу равнины — наверное, летом она становилась полем или лугом — и гряды невысоких холмов. За холмами тоже тянулся лес, а в полумиле от меня над темной купой деревьев к серовато-голубому небу поднималась отчетливо различимая пепельная струйка дыма. Не одна — ветерок размазывал в холодном воздухе три или четыре неосязаемых столбика. Деревня? Уединенное поместье? Второе вероятнее — над деревней таких дымков плавало бы не меньше десятка. Остается верить, что в этой усадьбе не откажут в гостеприимстве туповатому путешественнику, умудрившемся сбиться с дороги и укажут, в каком направлении и как далеко отсюда располагается столица королевства.