Отрешенные люди
Шрифт:
— В академии мне быть надобно, матушка, — низко поклонился он императрице, — дозволь поехать. Да и граф вон как смотрит на меня, не ровен час, укусит вдруг.
— Я ему покусаюсь, — засмеялась Елизавета Петровна, довольная, что щекотливый вопрос удалось решить миром, — такую трепку задам, будет у меня долго помнить, как друзей моих обижать. Слышишь, граф? — проговорила, подставив Шувалову для поцелуя румяную щеку.
Алексей Петрович дождался, когда за Иваном Ивановичем закрылась дверь и, подойдя к столу, за которым сидела императрица, положил перед
— Что это? — спросила она, близоруко щурясь. — К награде, что ли, всех их представить решил? Все они мне известны, из почтенных семейств люди. Поясни, чего под нос мне за бумагу суешь.
— Все они в тайное общество входят, — развел руками канцлер
— Быть того не может, — привстала с кресла императрица. При этом Бестужев заметил, как побелели ее, бывшие еще минуту назад румяными, щеки и оттопырилась нижняя губа.
— Врать я, государыня, с детских лет не обучен, а уж на старости и совсем не пристало. Да и вы меня доподлинно знаете: не бывало такого, чтоб я непроверенные сведения к вам нес. И тут все правильно изложено.
— С какой целью то общество составлено? — более спокойно спросила Елизавета Петровна и повернула бумагу со списком к свету.
— На мой взгляд, государыня, баловство одно, — усмехнулся канцлер, довольный произведенным эффектом, — истину ищут.
— Чего? — не поняла императрица.
— Истину, говорю. Как правильно жить, не знают. Так что, я и думаю, баловство одно.
— Вроде как в возрасте все, а дурью занялись, тьфу, — кинула бумагу на стол императрица и притопнула ножкой, румянец вновь вернулся на ее красивое лицо, — а он, — кивнула вслед ушедшему Шувалову, — там состоит? — граф видел, как это важно было знать для нее, и, поколебавшись, ответил:
— Про него пока ничего худого сказать не могу, но многие ближние друзья его в то общество вхожи.
— Хорошо, — императрица поднялась, давая понять: разговор окончен, докладывай неукоснительно мне лично, коль что новое узнаешь.
— Слушаюсь, государыня, — граф ловко наклонился к столу и подобрал бумагу, свернул, сунул за манжет кафтана, пошел к двери.
— Постой, — остановила его императрица, — а с какой стати ты вдруг этим делом занялся? Ты бы лучше за государями иноземными так смотрел да все о них знал. Какая корысть тебе в том, Алексей Петрович?
— Корысти никакой, — остановился он и хитро блеснул глубоко посажеными глазами, — только в моих делах, чтоб знать, что по заграницам делается, надо ведать, и что под собственным носом творится. А иначе, — он поднял руку и ребром ладони провел по горлу, будто старался отрезать голову.
— Тебя не переделаешь, — недовольно буркнула Елизавета Петровна и отвернулась к окну.
А канцлер, весело насвистывая, прошел по дворцовым переходам, подмигнул часовому возле лестницы, отчего тот необычайно смутился, и с крыльца призывно махнул кучеру, подремывающему на козлах.
— Домой прикажете? — спросил тот, когда Алексей Петрович, покряхтывая, вскарабкался в коляску.
— Успеется домой, гони–ка лучше за город, где погулять одному можно без посторонних глаз.
К себе Алексей Петрович вернулся уже под вечер, пропитанный лесным духом, в пыльных башмаках, и, не переодевшись, направился в кабинет, где тут же засел писать послание к своему агенту в Германию.
"Узнай непременно, — просил он агента, — посещает ли король Фридрих масонскую ложу и как часто…" Потом кликнул секретаря и велел зашифровать свое письмо, и завтра же отправить с курьером.
17
Став московским сыщиком, Ванька Каин во многом переменился. Перво–наперво, снял он огромный дом в Зарядье, близехонько от Мытного двора, где постоянно крутились беглые солдаты, разные фабричные люди, оставшиеся без работы, да и множество иных личностей, которым темная ночь — родная матушка, а чистый месяц — строгий батюшка. Со многими из них Ванька быстро перезнакомился, просил захаживать к нему в гости, а принимая их, выведывал, где кто чего покрал, умыкнул, куда добычу свою отнес.
Во–вторых, набрал себе Иван команду из надежных людей, с которыми хаживал по рынкам и базарам, приглядывался, чего там творится, слушал разные разговоры, сиживал подолгу в кабаках и опять слушал и слушал пьяную болтовню, безошибочно отличая, кто из говорящих — истинный вор, а кто больше болтает, на себя же наговаривает.
В-третьих, по настоянию Аксиньи взял к себе в дом хозяйкой разбитную деваху из фабричных, Лизку Кирпичникову, которая могла и на стол подать, и, когда хозяина в доме нет, с гостями перетолковать, да и весь дом в порядке, в чистоте поддерживать. Она же, Лизка, справила Ивану, не без Аксиньиной помощи, бархатный сиреневый кафтан и епанчу из доброго сукна, и стал Каин в тех одеждах похож если не на сына дворянского, то за гостя торговой сотни всяк его принимал.
Капитан–исправник сыскного отделения, Елисей Кузьмич Кошкадавов, под чьим началом служил теперь Иван Каин, по началу отнесся с недоверием к новому подчиненному, но пойти против воли Сената не мог. Он попробовал поставить Каина в караул, надеясь, что тот сам сбежит с тяжкой службы, но Иван выдержал ночное дежурство, а под утро заглянул в участок, прошел прямиком в кабинет к самому Кошкадавову и положил перед ним на стол тяжелый кошель, приятно зазвеневший серебряным звоном.
— Обронил кто–то ночью… — пояснил Иван и, круто развернувшись, ушел вон.
Капитан–исправник торопливо, закрыв дверь на засов, пересчитал деньги вышло за полсотни рублей, почти его полугодовое жалование. Кошкадавов выждал несколько дней, не объявится ли хозяин. Никто не назвался, и тогда он начал потихоньку тратить деньги: накупил обновок жене и детям, чаще стал захаживать в кабаки. Еще через какой–то срок в его кабинете оказался точно такой же кошель, а в нем все те же полсотни целковых. Более на караул Ивана Каина не снаряжали. А еще через месяц службы Каин втолкнул в кабинет к капитану–исправнику четырех подозрительного вида мужиков.