Отрешенные люди
Шрифт:
— Никогда. Он мне неприятен, а я человек чистоплотный, не люблю, знаете ли, в навозе и вещах подобного свойства копаться, руки пачкать. Да к тому же он непредсказуем. Кто знает, куда и когда повернет. Нет уж, пусть с ним дело имеет господин полицмейстер и ему подобные. У меня иные заботы, — с этими словами граф поднялся и поклонился Кураеву, — спасибо за доставленную беседу, прошу извинить, если был резок в суждениях, но вы, думаю, мой друг, меня поймете. Слуга проводит вас в спальню. Спокойной ночи, — и Гендриков удалился в боковую дверь, через которую тотчас вошел лакей в ливрее сиреневого цвета и повел поручика наверх, неся перед собой зажженную свечу.
Утром, за завтраком, граф сообщил Ивану Зубареву, что поспособствует ходу его дела по выдаче разрешения на горные работы в уральских землях. Иван даже ушам своим не поверил, когда услышал это, но мигом сообразил, что граф явно пожелает иметь в том какую–то свою выгоду, и если не материальную, то… Домыслить, что может пожелать от него граф, у него не хватило воображения. Но за короткий срок пребывания в Москве он хорошо усвоил, что из добрых побуждений тут вряд ли кто помогает.
Когда граф уехал по делам, Иван попробовал выведать у Кураева, чем занимается Гендриков, по какому ведомству служит, но тот увел разговор в сторону, отшутился и порекомендовал не терять с ним дружбы, наведываться, коль случится быть в Москве. Это насторожило Ивана еще более.
Он представил, как в Тобольске расскажет о своем знакомстве с ближним родственником самой императрицы и как его за то высмеют.
На третий день граф Гендриков небрежно положил перед Зубаревым во время обеда разрешение, подписанное сенатской комиссией и с гербовой печатью на нем, на разработку залежей как серебряной, так и золотой руды на всем Урале, а в конце стояла приписка, не сразу бросающаяся в глаза: "С последующей передачей оных рудников в пользование Кабинета Ее Императорского Величества". Иван лишь тяжко вздохнул, поблагодарил и засунул бумагу подальше в карман.
15
Уже несколько месяцев Алексей Петрович Бестужев—Рюмин пользовался небескорыстными услугами шуваловского слуги Луки Васильева, имея возможность прочитывать записки, отправляемые все больше входящим в фавор Иваном Ивановичем Шуваловым. И надо заметить, чем более императрица выказывала ему свое высочайшее расположение, тем более интенсивной становилась переписка: петербургская знать начинала повсеместно заискивать перед молодым фаворитом, признавая за ним силу и власть. Менялся даже тон и стиль в обращении к Ивану Ивановичу. Если ранее послания к нему начинались обычными "милостивый государь" или "дорогой друг", "уважаемый" и тому подобное, то постепенно шуваловские корреспонденты, не сговариваясь, начинали не иначе, как "блистательный", "светлейший" и даже весьма витиевато, на восточный манер: "Свет очей наших".
Поначалу Алексей Петрович лишь быстро пробегал глазами записки и послания, фыркал, кривился, узнавая о новых высокопарных титулах молодого Шувалова, вручал их вместе с платой за услуги Луке Васильеву, терпеливо дожидавшемуся подле двери, но однажды ему пришла в голову мысль, что необходимо иметь их копии, и он вызвал секретаря, приказал переиллюстрировать все послания. И вот теперь у него их набралась целая папка, хранимая в особом секретном ящичке стола, благодаря которой он не только был хорошо осведомлен о многих секретных и интимных делах, происходящих в столице, но, ко всему прочему, имел и тайное оружие, которым мог воспользоваться в любой удобный момент, поскольку послания могли доставить множество неприятных минут, если не испортить всю жизнь и карьеру их авторам.
Среди прочих графа более всего заинтересовали обращения к Шувалову братьев Чернышевых, Захара и Ивана Григорьевичей. Они раз за разом слали молодому фавориту приглашения на какие–то собрания, где тот мог узнать нечто необычайное, что простым людям недоступно. Братьям Чернышевым вторил и граф Михаил Илларионович Воронцов, приглашавший Шувалова встретиться в каком–то загородном доме, где, как он уверял, соберутся "люди весьма достойные, имеющие своей целью составить братство человеков избранных".
Вскоре Алексей Петрович знал о всех подобных тайных встречах "людей достойных", но при этом его просто выводило из себя, что сам он лично не мог присутствовать на тех собраниях и наверняка знать, что там затевается. Брат его, Михаил Алексеевич, заезжал пару раз, но на просьбу канцлера ввести его в те тайные собрания отвечал весьма неохотно и тут же старался перевести разговор на иные темы, а потом и вообще принимался доказывать, что сам те петербургские съезды именитых людей не посещает и Алексею Петровичу не советует. А вскоре от него последовало коротенькое послание, что по делам службы отбывает за пределы родного отечества.
Тут, как нельзя кстати, канцлер повстречал перед входом в Летний дворец поручика Кураева, некогда представленного ему старшим братом, которого тот рекомендовал как человека неглупого, со связями и весьма расторопного. К тому же граф вспомнил, что молодой человек выполнял исходящие непосредственно от него довольно щекотливые поручения в отдаленных уголках империи, и результаты, как ему докладывали, были превосходные. Граф пригласил Кураева заглянуть к нему в гости для конфиденциального разговора. В тот же вечер лакей доложил, что поручик Гаврила Андреевич Кураев ожидает в приемной.
— Проси, — подмигнул граф лакею, пребывая в тот момент в отличном расположении духа после удачного разговора с императрицей, при котором присутствовал и Иван Иванович Шувалов, к его удивлению, всячески поддержавший доводы канцлера об установлении более тесных связей с Англией. Правда, уже выйдя из дворца, канцлер догадался, что молодой фаворит соблюдал свои интересы и скорее заигрывал с ним, опытным политиком, чем давал повод надеяться на продолжительную дружбу. Но как все повернется, покажет время, а пока… он будет собирать все сказанное и написанное Шуваловым и держать в своем тайном ящичке стола.
— Рад вас видеть, Гаврила Андреевич, — с улыбкой протянул он руку навстречу вошедшему в кабинет Кураеву, меж тем внимательно вглядываясь в его глаза, пытаясь уловить в них растерянность или смущение. Но или поручик хорошо владел собой, или он действительно ничуть не был смущен, попав в святая святых российской дипломатии, кабинет канцлера, где задумывались и вершились хитроумные ходы, плелись интриги, строились планы. Нет, он открыто улыбнулся графу и тотчас сел в предложенное ему кресло в непосредственной близости от ящика со змеями, которые тут же отозвались на его появление злобным шипением. — Да вы не смущайтесь, — подошел к клетке Алексей Петрович, — гадов ползучих держу, чтоб напоминали они мне о подлости людской. Не боитесь?