Отрешенные люди
Шрифт:
— Причем тут волосы? — не понял вышагивающий к карете и слегка прихрамывающий Зубарев.
— Поймете когда–нибудь, — не стал объяснять Кураев и передал раненого подскочившему на помощь кучеру. — К графу Гендрикову, — приказал он, когда они уселись в карету.
Граф Иван Симонович Гендриков, двоюродный брат императрицы Елизаветы Петровны, был довольно влиятельным человеком при дворе не только благодаря высокому родству, но и по личным качествам, вызывал уважение знавших его людей. Он не стремился к получению больших чинов или высоких наград, но был полностью предан императрице и с огромной симпатией относился к графу Разумовскому, хорошо понимая, насколько трудно тому приходится в окружении опытных царедворцев и льстецов. В свою очередь, Алексей Григорьевич довольно часто обращался к нему с приватными поручениями, которые можно было доверить только близким людям, умеющим хранить подобные сведения и ни в коем случае не предавать их огласке.
Он имел в Подмосковье имение и приличествующий положению дом в самой Москве. В старую столицу ему случалось наезжать лишь по делам или из желания укрыться от дворцовой суеты и ежедневных балов, на которых его присутствие считалось едва ли не обязательным.
С поручиком Кураевым его познакомил в свое время граф Алексей Петрович Бестужев—Рюмин, которому молодой офицер доводился дальним родственником со стороны матери. Найдя его способности и умения полезными для государственных дел, канцлер держал его при себе для выполнения особых поручений, связанных с внутренней политикой, заниматься которой, в общем–то, в полномочия графа не входило, но и не заниматься ей он не мог. Одно было связано с другим, и он, как никто, понимал это, шел на риск, наживая тем самым себе врагов не только за пределами России, но и внутри нее.
Андрей Кураев верил графу Бестужеву и готов был ради него пойти на верную смерть, если бы тот объяснил ему важность и необходимость данного поступка. Встречаясь с графом Гендриковым, они редко касались вопросов политики или дворцовых разговоров, хотя и занимались довольно часто одними и теми же делами, но каждый делал вид, будто бы совершенно случайно оказался там, куда прибыл второй. Это не мешало им без ревности относиться друг к другу, время от времени отправлять мало значащие на первый взгляд записки с просьбой прислать повара или сапожника, а то и денщика, которых они брали с собой в особо опасные предприятия.
Гендриков и Кураев делали общее дело, вели тонкую политическую игру в интересах России, не видимую для постороннего глаза. Но сами они понимали свою роль во всем происходящем, хоть и не могли, да и не хотели что–то изменить, когда за их спинами стояли такие важные и значимые особы, как граф Бестужев или братья Шуваловы. Их собственная роль была за кулисами, вне видимости игры главных действующих лиц, и вряд ли кто и когда узнает, чьими руками делалось не совсем благородное занятие, именуемое Политикой.
14
Иван Симонович Гендриков сам вышел навстречу приехавшим гостям, обнялся дружески с Кураевым, молча поклонился Зубареву и поднял брови вверх, приготовясь ждать объяснений столь неожиданного визита.
— К тебе я, Иван Симонович, давненько собирался заехать, надобно потолковать по одному дельцу важному, и упреждать не хотел, посыльного не отправил, думаю: нагряну, как снег на голову… Вот и поехал сегодня с визитом, а тут…
— Да что мы в прихожей разговор ведем, — встрепенулся граф Гендриков, пройдемте в кабинет, там и объясните все.
Они прошли в кабинет графа, который больше напоминал библиотеку, поскольку весь был заставлен дубовыми, темного, почерневшего от времени дерева, шкафами, на верху их виднелись чучела ловчих птиц — орлов, соколов, беркутов, ястребов, а посреди кабинета стоял круглый стол с единственной раскрытой книгой, и горело несколько свечей в серебряном канделябре. Граф, продолжая чуть хмурить тонкие белесые брови, быстро закрыл книгу и убрал на полку, потом сделал рукой знак, приглашая сесть своих гостей. Кураев, не долго думая, опустился в кресло, закинув ногу на ногу, а Зубарев продолжал смущенно стоять, боясь кровью испачкать дорогую мебель.
— Не стесняйтесь, молодой человек, — подбодрил его граф, — мебель для того и придумана, чтоб сидеть на ней, а не любоваться.
— Испачкать боюсь, — оправдываясь, произнес Иван.
— Ничего, отчистят, — чуть улыбнулся граф, и сам пододвинул глубокое кресло Зубареву.
— Каков храбрец? — кивнул в его сторону Кураев. — Один с тремя сразу дрался. Разреши представить, Иван Зубарев. Из Тобольску! — надул он смешно щеки и, щелкнув пальцами, вытянул указательный вверх, словно Тобольск именно там, вверху, и находился.
— А там подраться не с кем было? — насмешливо спросил граф, присаживаясь на кончик кресла и внимательно наблюдая за Зубаревым. Обязательно надо было в Москву ехать, да, Иван… как вас по батюшке?
— Васильевич, — почему–то страшно смущаясь, наверное, потому, что он впервые оказался в гостях у столь знатного человека, ответил Иван.
— Очень хорошо. Значит, Иван Васильевич. Известное имечко. Прямо как покойного царя известного нам. Иван Васильевич Грозный был когда–то такой, да упокой, Господи, душу его многогрешную. Как вам это нравится? Иван Васильевич! Ну, так кого вы изволили осчастливить божественной дланью своей?
— Одного–то он дланью, а второго шпагой осчастливливал, — подсказал графу Кураев.
— Еще и шпагой? Очень, оч–чень по–рыцарски, — вытянул губы Гендриков. Значит, и шпагой владеете?
— Это надо было видеть, — опять вступил в разговор Кураев, если это можно было назвать разговором, а не насмешливым, с язвинкой монологом хозяина дома, — я потому и кучеру велел придержать, что гляжу, молодец один посреди улицы машет чем–то… Думал, секирой или топором, ан нет, шпагой работает.
— Да–а–а… — покачал Гендриков головой, — а если бы ему под руку секира попалась, тогда чтоб он натворил? Вы, сударь, не дровосек случаем?
— Мы из купецкого сословия, — промямлил Зубарев, чувствуя, как у него горят щеки, лоб и даже тело под одеждой, до того обидно разговаривал с ним граф, но придраться при том было абсолютно не к чему, и он предпочел отмалчиваться и далее.
— Это он шутит, — вновь подал голос Кураев, — он прямой потомок могущественного Самсона, победителя филистимилян.
— Да, заметно… Как я сразу не догадался. И с кем же вы не сошлись во взглядах? — спросил Гендриков.
Иван тем временем убедился, что кровь почти не бежит из раны на ноге, а лишь слегка сочится, правда, осталось жжение, и вознамерился уйти, чтоб не подвергаться более насмешкам со стороны графа, будь он хоть трижды граф, но гордость не позволяла ему сделать этого, да и кто их знает, может, они, графы, со всеми так разговаривают, а потому он спокойно ответил: