Отрешенные люди
Шрифт:
— Выспался? — спросила она, не оборачиваясь.
— Ага, — позевывая, ответил он. — А ты, поди, и не ложилась еще? Гадаешь, что ли? Не на меня ли?
— На тебя, милый, — ответила она.
— И что же там карты говорят? — он поднялся с кровати, подошел к столу, с интересом поглядел на ряды разномастных карт, лежащие перед ним. Казенный дом выпадал?
— А то как. Только он и сидит во всех углах да случайные встречи, расставания да проводы, да чьи–то пустые хлопоты.
— Тогда про меня, — рассмеялся Иван, — иди лучше ко мне, — и хотел притянуть Аксинью к себе, обхватил ее за плечи.
— Погоди, — остановила она, — поговорить надо.
— Давай, — покорно согласился Иван и сел обратно на кровать, приготовился слушать, о чем это станет говорить с ним посреди ночи Аксинья.
— Поняла я, что воровством ты жить не можешь, — серьезно начала Аксинья, сидя на лавке и повернувшись к нему лицом, — погубит оно тебя. Не по тебе оно…
— Ишь ты, как заговорила, — обиделся было Иван и откинулся на мягкую подушку, сощурив в усмешке глаза. — Прямо как тот полицмейстер толкуешь. Не он ли тебя научил?
— Ваня, я тебе добра желаю, — ничуть не обидевшись, продолжила Аксиньи поджала губы, — кто тебе еще присоветовать чего доброе может…
— Уж только не ты! Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Не ты ли присоветовала мне, как бывшего нашего хозяина, Филатьева, обчистить? Ну? Не помнишь?
— Дура была, вот и советовала, — все так же спокойно отвечала она, глядя не на Ивана, а чуть в сторону, будто видела там что–то такое, чего ему видеть не дано. — Думаешь, чего я гадала? Узнать, что ждет тебя.
— За дурака меня считаешь? Чтоб я картам верил…
— А мне поверишь? — подняла она вверх руку, и темная тень метнулась по стене. — Мне поверишь? Тогда слушай, чего скажу. Карты показывают тебе казенный дом, а за ним дорожка дальняя…
— И не сомневался, — попробовал отшутиться Иван, но Аксинья повысила голос и твердо договорила:
— Только стала я второй раз карты раскладывать, и опять выпал казенный дом, а за ним… не поверишь, Вань… За ним ждут тебя большие деньги и почести, чины, и власть. Слышишь?
— Не оглох пока, — грубо отозвался Иван, внимательно глядя на нее.
— Долго я думала, что бы это значило… Казенный дом, он всегда и есть казенный дом. А потом словно озарение какое на меня нашло: на службу тебе надо идти в казенный дом, в полицию проситься…
— Мне? В сыщики? — Иван даже подпрыгнул на кровати и громко захохотал, но, спохватившись, что может разбудить кого–то из живущих по соседству, прикрыл рот ладошкой. — Веселая ты у меня девка, ничего не скажешь. Чтоб Ванька Каин шел в полицию служить, насмешила!
— Нет, ты послушай меня, — замотала головой Аксинья, — тебе ведь цены нет. Кто, как не ты, все воровские шайки знает? Все сходы, а скольких воров в лицо узнал за это время? Многих знаешь?
— Да, поди, много, — согласился Иван, начиная понимать, куда клонит Аксинья. — Но как только я в полицейском участке объявлюсь, то всяк меня схватит и в застенок, а там сама знаешь… — он зябко повел плечами и опять потянулся к Аксинье.
— Погоди, погоди, Вань, дослушай до конца, — отвела она его руки, зачем тебе обязательно в полицейский участок идти? Надо идти туда, где знатные люди сидят, что выше любого полицейского.
— Это кто же у нас выше полицейского? Государыня, что ли?
— Правильно, государыня. А ниже государыни, знаешь, кто идет? Сенат. Там мне один человек сказывал, в больших чинах люди сидят, над всеми другими властями начальники. Вот если ты им по душе придешься, пообещаешь на Москве порядок навести, воровство прекратить, то назначат они тебя главным сыщиком и уже никто тебя тронуть не посмеет.
— И сам полицмейстер? — широко раскрыл глаза Иван.
— Да, и он не тронет, коль прежние твои грехи прощены будут, и примешь ты присягу и начнешь службу. Понял? — и она подошла к нему, прижалась мягким жарким телом и задула свечу.
12
Целую неделю регулярно, каждый день, уходил Иван Каин к зданию Московского Сената со свернутым в трубку листом бумаги в руках. По общему решению с Аксиньей решился он подать прошение о приеме его на службу в Сыскной приказ и обещал в скором времени истребить всяческое воровство в Москве. Однако, приезжающие на службу сенаторы и словом перемолвиться с ним не желали, а от бумаги нос воротили, будто бы там кошка дохлая завернута. Один лишь и сказал, мол, требуется в присутствие все бумаги в обычном порядке подавать, через секретаря, а уж там их станут разбирать, как должно. Знал Иван это "как должно"! Год может пройти, а то и вся жизнь, пока его прошение на самый верх сенатский доползет на вороных, да если и доползет, то как на него там взглянут? Не прикажут ли обратно в острог вернуть?..
Про генерал–полицмейстера слышал он, будто бы из пожара его живым вытащили, но сильно обгорелым, дома без памяти лежит. Может, потому его, Ивана Каина, и не хватились, что бумаги сгорели, а сам генерал приказа о сыске его отдать не в силах по болезни своей. Все это было на руку Ивану, и даже то, что муж Аксиньи все не возвращался из отлучки своей и жил он у них в доме беспрепятственно, было необычайным везением. Несколько раз Иван, идя мимо богатого дома где–нибудь на Тверской или Мясницкой, прикидывал, как ловко можно ночью вовнутрь забраться, да и обчистить хозяев, но гнал от себя эти мысли и намерения, решившись отныне жить честно и без разбойных привычек. Аксинья снабдила его деньгами на мелкие расходы, и пока он ни в чем особо не нуждался. Бывая ежедневно у крыльца Сената, он перезнакомился со многими челобитчиками, что, как и он, ждали возможности подать прошение в руки кому–либо из сенаторов. Многие из них знали государственных мужей в лицо и по имени, заговаривали с кучерами и лакеями, что оставались подле господской кареты, и терпеливо дожидались их возвращения. Челядь охотно рассказывала о своих господах, добавляя при том от себя о всяческих строгостях и едва ли не зверствах тех. Иван слушал одних, переходил к соседнее карете, снова слушал и уже неплохо разбирался в старшинстве и званиях сенаторов. Более прочих он выделил для себя князя Якова Ивановича Кропоткина, который, кроме многих своих заслуг, имел еще и звание президента Сыскного приказа, но сам, судя по всему, сыском не занимался, в застенок к арестантам не ходил, а лишь разбирал жалобы на полицейских, попадающие к нему.
Показали Ивану и самого князя, когда тот садился в богато убранную карету, запряженную шестерней, с двумя лакеями на запятках, в красных бархатных камзолах и с перьями на шляпах. Был князь уже в преклонном возрасте с маленьким, словно сморщенная груша, личиком, но живыми, умными, широко посажеными глазами. Ивану даже показалось, что князь, глянув по сторонам, ненадолго задержал взгляд именно на нем, Иване Каине, словно узнал или выделил чем. Первым порывом Ивана было бежать, скрыться, но он представил насмешки Аксиньи, когда расскажет ей о своем поступке, и пересилил себя, остался и долго смотрел вслед карете Кропоткина, которая прогрохотала коваными колесами по булыжной мостовой.