Отрешенные люди
Шрифт:
Когда они вплотную подошли к воротам, то забеспокоились уже русские мужики и, перехватив топоры поудобнее, начали выжидательно поглядывать на владыку. Тогда к татарам направился отец Николай, городской благочинный, и твердым голосом спросил тех:
— Чего шумите? Зачем дурные слова кричите? Думаете, управы на вас не сыщем?
— Это я сейчас к губернатору пойду на вас управу искать, — на довольно чистом русском языке отвечал мулла Измаил. Губернатор действительно частенько приглашал его к себе и постоянно интересовался делами в татарской слободе, а в праздники отправлял местным старикам и самому мулле отрезы сукна в качестве подарков.
— Губернатор не может запретить владыке строить храм, — отрезал отец Николай. — А уж вас это и подавно не касается.
— Как это не касается?! — завизжал мулла. — Тут наша земля!
— У владыки есть купчая на часть земли, и он действует по закону.
— У русских один закон: чего хочу, то и делаю, — не унимался Измаил, подходя вплотную к отцу Николаю. — Не поможет губернатор, к самой императрице поеду!
— Поезжай, поезжай, только не запарься! — насмешливо выкрикнул кто–то из плотников. — Императрица давно в окошечко поглядывает, ждет, не дождется, когда Измаил из Тобольска пожалует сказки ей сказывать.
— Тьфу, на тебя и детей твоих! — плюнул под ноги Измаил и, добавив еще что–то по–татарски, круто повернулся и пошел на свой двор. Вскоре владыке сообщили, что он выехал в пролетке по направлению к губернаторскому дому.
— Мулла ябедничать поехал, — загоготали мужики, — видать, не по нраву ему наша затея.
Владыка поморщился, зная, что приезд губернатора ничего хорошего ему не принесет. Но два дня назад ему сообщили, будто бы Сухарев отбыл по дороге на Тару, проводить набор рекрутов или по иным делам, и в ближайшие дни возвращения его в город не ожидали. Так и вышло. Мулла Измаил вернулся ни с чем и больше к строящейся церкви не подходил. Постепенно разошлись, размахивая руками, и остальные татары.
А плотницкие мужики ловко собирали сруб, прокладывали паклю, подтесывали, где надо, бревна, садили на шканты, другие уже шли подтыкать и конопатить плотно лежащие одно на другом бревна. Церковка росла буквально на глазах, с каждым часом увеличиваясь на венец, а то и на два. Владыке кто–то притащил толстый обрубок, и он сел на него, сложив обе руки на епископском посохе. После полудня сруб уже подвели под крышу, и возчики погнали за кровельным тесом на монастырский двор.
Когда пошел десятый ряд, то пришлось ставить сперва козлы, а потом сколачивать и леса, крепя их прямо к углам сруба. На высоте работа пошла помедленней, и часть мужиков Зиновий Козлов направил настилать полы, заниматься косяками под окна и двери. Но все равно занять работой всех собравшихся было немыслимо, и владыка, посовещавшись с остальным духовенством, предложил петь церковные псалмы и тропари. Начали монахи, их поддержали приходские священники, а потом уже подхватили и стоящие полукругом миряне. Пение звучало громко и торжественно, непривычно для этих мест, и татары опять начали высовывать головы из–за своих заборов, но, не зная как поступить, быстро скрылись внутри домов. Наконец, начали крепить стропила, двое мужиков полезли на самый верх, таща за собой на веревках медленно поднимающийся по стропилам крест. Когда он взмыл над свежесрубленной церковкой, владыка начал службу в честь воздвижения Святого и Живородного Креста. Поползли вверх тесовые кровельные доски, ударили первые молотки, и церковь стала укрываться изжелта отсвечивающей в лучах заходящего солнца крышей. Почти половина населения города сбежалась поглазеть на небывалое зрелище, когда в один день поднимался новый храм, да ни где–нибудь, а в самой середке татарской слободы.
Андрей Андреевич Карамышев закрылся у себя в кабинете и наблюдал за строительством из окна, строго–настрого наказав жене никого не пускать на порог ни под каким предлогом. Противоречивые чувства овладели им: с одной стороны, он, как истинный верующий, готов был радоваться постройке храма, а с другой… он не смог смириться, что невольно стал причиной распри и разногласий между русскими и татарами. То, что это добром не кончится, он ничуть не сомневался.
Стихли удары молотков, визг пил. Церковь стояла во всей красе, будто всегда она здесь, на этом самом месте и стояла. Даже рамы частично застеклить успели и на крыльцо мостки кинули. Отслужив последний молебен, уставший за день владыка отбыл вместе с причтом в свои покои на гору, на Софийский двор. Разошелся постепенно и любопытный тобольский народ, цокая языками, выражая удивление и восхищение от увиденного. Легли уже далеко за полночь спать и в доме Карамышевых, а под утро Андрей Андреевич был разбужен громкими криками тащившего его с кровати слуги.
— Горим, батюшка, горим! — орал он во всю глотку, громко кашляя от дыма, стелившегося по комнате.
В спальню вбежали какие–то люди с ведрами в руках, начали обливать потолок и стены водой. Все громко кричали, толкались, спешили, не обращая внимания на хозяев. Жена Карамышева плакала на пороге, зажав под мышкой икону и узелок со своими пожитками. Андрей Андреевич впопыхах оделся как попало, дым уже вовсю ел глаза, но огонь не добрался еще до спальни, с трудом нашел кованый сундучок, где держал все ценные бумаги и, поддерживая под руку жену, выбрался на улицу.
Горел находящийся рядом с домом дровяник, а от него пламя перекинулось на крышу дома, проникло на чердак и сейчас лизало почерневшие от времени стропильные балки, вбирало, втягивало в себя ненужный чердачный хлам и рвалось вниз к жилым комнатам. Андрей Андреевич повел головой и увидел сидящих на своих крышах татар. Они молчали. Никто не спешил помочь. А русские мужики, собравшиеся на пожар, лишь чесали в затылках, понимая всю бесполезность борьбы с огнем. Лишь несколько человек кинулись выбрасывать карамышевское нажитое годами имущество через окна и двери.
— Подожгли ведь, гады, отомстили за церкву, — недовольно высказывались в толпе. Но до самой церкви огонь не добрался, затих на доме, оставив от него черный обугленный остов.
25
Когда Иван Зубарев далеко за полночь, через несколько дней после своего скоропалительного отъезда в Тюмень, вернулся усталый и разгоряченный домой, то к немалому своему удивлению застал там своих тещу и тестя, вышедших навстречу к нему в длинных ночных рубахах.
— Случилось чего? — понял он сразу.
— Да, татары, а может, еще кто, дом у них спалили, — пояснил Василий Павлович, а Карамышевы лишь дружно шмыгнули носами и жалобно всхлипнули.
— Вишь, зятек, беда какая накатила, — проговорил почти плача Андрей Андреевич, шагнул к нему, припал седой головой на грудь зятя, — не знаем, как и жить дальше станем.
— Вы бы шли спать, а мы тут с сынком потолкуем, может, и вырешим что, мягко предложил им Василий Павлович, — есть у меня задумка одна, как вашему горю подмогнуть.
— Пусть Господь отблагодарит вас за доброту, — поклонился в пояс свояку Карамышев и увлек за собой утирающую платочком слезы жену, осторожно ступая повел ее в малый закуток, выделенный им под жилье.
— И ты иди спать, — приказал Иван робко стоящей на пороге Антонине, и когда остались вдвоем с отцом, то спросил его, — чего такого удумал? Поди, в Помигалову их сплавить желаешь?
— Догадался уже? — улыбнулся Василий Павлович. — Смышлен, ничего не скажешь.
— Чего ж тут не понять, — Иван устало опустился на лавку, налил сам себе в кружку молока из глиняной кринки, выпил, утер аккуратно рот, — не к случаю родственники к нам в дом пожаловали. Лишние рты, да и вообще… лучше подале их определить. Так?