Отрешенные люди
Шрифт:
— Чего же такого во мне нет? — без интереса спросил он, хотя опять догадывался, о чем она хочет сказать. Наперед знал все ее слова и мысли, а потому неинтересно было и слушать, но и останавливать не хотел, пусть лучше выскажет все, облегчит душу.
… — размаху в тебе нет, Ванюша, — наконец нашла она слово. — А без него, без размаху, и жизнь как черствая корка кажется.
— Почему это у меня да размаху нет? — попытался возразить он, хотя опять же знал: найдет она, что ответить, чем уколоть его.
— Видать, Господь не дал.
— Уверена, что от Господа то дело? Может, от него, — ткнул он пальцем в пол, не желая произносить вслух имя врага человеческого.
— Все от Бога. И черт от Бога пошел. Да и какая нам с тобой разница, откудова что взялось, пущай о том батюшки толкуют. А хочу я тебе вот чего сказать: держись, Ваня, меня. Я тебя научу, как и чем заняться, на какое дело пойти. Знаю, землю копать или там дрова для кого колоть ты ведь не согласен. Так? — и сама же ответила, — так, так. Не любишь ты черной работой заниматься, тебе другое подавай, чтоб побыстрей да полегче. Нельзя тебе без меня, Ванечка, — она опять подошла близко к нему, желая в очередной раз подразнить, и он слегка отстранился от дурмана ее сладкого, дразнящего тела. — Не бойся ты меня, не бойся, а то как зверь, право, — и начала гладить по голове, ласкать за ухом, а потом наклонилась и поцеловала в самую макушку, он попытался ухватить ее, притянуть к себе и не отпускать долго–долго, пока не впитает в себя ее сок, не передаст ей свой, но Аксинья ждала этого, ловко вывернулась, задержала его руку. — Погоди, погоди, не время пока. Я же говорю тебе, потолковать надо. Слышишь?
— Слышу, — отвел в сторону пылающее лицо Иван, — говори тогда скорее, а то… не отвечаю за себя.
— Да я почти все и сказала тебе: давай держаться друг дружку. Я тебе говорить буду, у кого денежка хорошая водится, куда товары привезли, где запоры не особо надежны, а дале твое дело. Понял?
— Я-то понял, — подавил в себе раздражение Иван, знал: именно об этом она и хочет ему сказать, иначе говоря, быть с ним в доле, чужими руками жар загребать. — И чего ты, девка–краса, за добрые дела свои хочешь?
— А ты догадливый, — недобро усмехнулась Аксинья, — за просто так я не стану шею подставлять под топор, плата за то особая требуется. Приносить будешь все ко мне, куда скажу. Но не сюда, опасно под боком ворованное добро держать, да и Петр спросить может.
— Ты чего… хочешь, чтоб я все, чего добуду, к тебе, что ли, нес? Сдурела баба! Вконец сдурела, — не на шутку рассердился Иван.
— Дай договорить, — жестко произнесла Аксинья, — а то кипишь, как котелок в печи, пар пускаешь. Договорить не даешь, не дослушаешь, а крику–то, крику! Как в базарный день в конном ряду! Ты все, чего возьмешь, за гроши, за копейки спускаешь. Какая тебе в том выгода? Я же тебе и покупателя доброго найду, и сохранно будет. Уразумел? То–то. Зачем мне все себе брать? Третью часть отдашь и ладно…
— Третью часть? — не утерпел Иван. — Да ты воровка почище меня будешь! Где это видано, чтоб…
— Тю–тю! Опять шумишь, Ваня, ну, коль третью часть жалко, то четверть давай. — И видя, что он пытается возразить, прикрыла ему рот ладошкой и притянула голову, сама села на колени.
Иван схватил ее за пояс, сжал до хруста в костях, но Аксинья лишь блаженно застонала, откинув голову. Он поднял ее, понес к кровати. Она не сопротивлялась, наоборот, тянула вниз, вонзая ноготки под кожу, освобождая от одежды его тело, распластавшись широко на вязанном ее руками покрывале…
Через какое–то время они уже снова сидели возле стола, и Аксинья, как ни в чем не бывало, наставляла его, что лучше брать из домов, что легче сбыть, продать, что дороже стоит.
— Одежда она всегда сгодится, — объясняла она, словно он был новичок какой, не знал этого, — но хлопотно с ней — много не возьмешь, да и видно издалека. Посуда, что из серебра там или с позолотой, с чернью, подороже стоит, но не всякий возьмет ее, тут стоящий покупатель нужен, а станет ли он с тобой разговаривать, кто знает. Потому старайся сам деньги брать, хоть и не так много их окажется, а дружкам своим предлагай что под руку попадется. Им все одно пропивать, — махнула небрежно рукой Аксинья. — Куда ко мне ходить, то потом скажу, а сюда боле не хаживай и дорожку позабудь.
— А как узнаю, где искать тебя? — удивленно поглядел на нее Иван.
— Приходи в тот кабак, в котором сегодня были. Там обо всем и скажу. Тихо! — приподнялась со своего места Аксинья, — муж мой, однако, идет, — и торопливо кинула взгляд на заново застеленную кровать, и широко улыбнулась, вскочила навстречу вошедшему с улицы стройному мужчине с большими пшеничными усами, в форме гвардейца. — Милый, — щебетала она, — заждались уже тебя, думаю, может, случилось чего? Соскучился по мне, дорогой мой? — игриво спросила она и чуть дернула за ус.
— Оставь, устал я, — отстранил он ее. — Что за гость такой у нас сидит, скажи лучше. С горя пьем али с радости? — глянул он на полупустой штоф.
— Это же Иван, — ласково сообщила Аксинья. — Помнишь, рассказывала тебе, как хозяин наш его на цепь с медведем посадил?
— А–а–ай, — устало обронил Петр, — понятно. Иван, значит.
— Да, Иван, а это Петр, — ткнула пальчиком в грудь мужа Аксинья.
— Встретились вот случайно да и зайти решили, выпить, — смущенно проговорил Иван, указывая на стол. Он уже жалел, что не ушел раньше, чтоб избежать встречи с Петром Нелидовым, а теперь был вынужден сидеть с ним за одним столом, смотреть невинно в глаза.
— Тогда и мне налейте, за встречу, — попросил Нелидов все так же устало, — отправлял меня сегодня капитан в село Преображенское, туда и обратно проскакал, а сейчас спина гудит.
Они быстро допили оставшееся вино, Иван предложил сходить, принести еще, но Петр отказался, намекая, что поздно, завтра рано вставать и вообще пора бы гостю и честь знать. Но тут вдруг Аксинья, сделав незаметно знак Ивану глазами, сообщила:
— У Ивана бумаги не в порядке, пусть у нас остается. Посты кругом, схватят, в острог посадят, а мы виноваты будем.
— Да пойду я, — пытался возражать Иван, но Аксинья стояла на своем, и Петр с видимой неохотой присоединился к ней, указав гостю на огромный сундук, на котором иногда оставался ночевать кто–либо из родственников.
Уснул Иван удивительно быстро и даже не слышал, как легли хозяева, но когда чуть забрезжили утренние сумерки, пропели где–то на соседних дворах первые петухи, он проснулся и сел на сундуке, а потом, взяв свою одежду, тихонько вышел в сени. Он не заметил, что Петр Нелидов проснулся, услышав его осторожные шаги, и больше не спал, лежал так с открытыми глазами.