Отрешенные люди
Шрифт:
— Чего же такого во мне нет? — без интереса спросил он, хотя опять догадывался, о чем она хочет сказать. Наперед знал все ее слова и мысли, а потому неинтересно было и слушать, но и останавливать не хотел, пусть лучше выскажет все, облегчит душу.
… — размаху в тебе нет, Ванюша, — наконец нашла она слово. — А без него, без размаху, и жизнь как черствая корка кажется.
— Почему это у меня да размаху нет? — попытался возразить он, хотя опять же знал: найдет она, что ответить, чем уколоть его.
— Видать, Господь не дал.
— Уверена, что от Господа то дело? Может, от него, — ткнул он
— Все от Бога. И черт от Бога пошел. Да и какая нам с тобой разница, откудова что взялось, пущай о том батюшки толкуют. А хочу я тебе вот чего сказать: держись, Ваня, меня. Я тебя научу, как и чем заняться, на какое дело пойти. Знаю, землю копать или там дрова для кого колоть ты ведь не согласен. Так? — и сама же ответила, — так, так. Не любишь ты черной работой заниматься, тебе другое подавай, чтоб побыстрей да полегче. Нельзя тебе без меня, Ванечка, — она опять подошла близко к нему, желая в очередной раз подразнить, и он слегка отстранился от дурмана ее сладкого, дразнящего тела. — Не бойся ты меня, не бойся, а то как зверь, право, — и начала гладить по голове, ласкать за ухом, а потом наклонилась и поцеловала в самую макушку, он попытался ухватить ее, притянуть к себе и не отпускать долго–долго, пока не впитает в себя ее сок, не передаст ей свой, но Аксинья ждала этого, ловко вывернулась, задержала его руку. — Погоди, погоди, не время пока. Я же говорю тебе, потолковать надо. Слышишь?
— Слышу, — отвел в сторону пылающее лицо Иван, — говори тогда скорее, а то… не отвечаю за себя.
— Да я почти все и сказала тебе: давай держаться друг дружку. Я тебе говорить буду, у кого денежка хорошая водится, куда товары привезли, где запоры не особо надежны, а дале твое дело. Понял?
— Я-то понял, — подавил в себе раздражение Иван, знал: именно об этом она и хочет ему сказать, иначе говоря, быть с ним в доле, чужими руками жар загребать. — И чего ты, девка–краса, за добрые дела свои хочешь?
— А ты догадливый, — недобро усмехнулась Аксинья, — за просто так я не стану шею подставлять под топор, плата за то особая требуется. Приносить будешь все ко мне, куда скажу. Но не сюда, опасно под боком ворованное добро держать, да и Петр спросить может.
— Ты чего… хочешь, чтоб я все, чего добуду, к тебе, что ли, нес? Сдурела баба! Вконец сдурела, — не на шутку рассердился Иван.
— Дай договорить, — жестко произнесла Аксинья, — а то кипишь, как котелок в печи, пар пускаешь. Договорить не даешь, не дослушаешь, а крику–то, крику! Как в базарный день в конном ряду! Ты все, чего возьмешь, за гроши, за копейки спускаешь. Какая тебе в том выгода? Я же тебе и покупателя доброго найду, и сохранно будет. Уразумел? То–то. Зачем мне все себе брать? Третью часть отдашь и ладно…
— Третью часть? — не утерпел Иван. — Да ты воровка почище меня будешь! Где это видано, чтоб…
— Тю–тю! Опять шумишь, Ваня, ну, коль третью часть жалко, то четверть давай. — И видя, что он пытается возразить, прикрыла ему рот ладошкой и притянула голову, сама села на колени.
Иван схватил ее за пояс, сжал до хруста в костях, но Аксинья лишь блаженно застонала, откинув голову. Он поднял ее, понес к кровати. Она не сопротивлялась, наоборот, тянула вниз, вонзая ноготки под кожу, освобождая
Через какое–то время они уже снова сидели возле стола, и Аксинья, как ни в чем не бывало, наставляла его, что лучше брать из домов, что легче сбыть, продать, что дороже стоит.
— Одежда она всегда сгодится, — объясняла она, словно он был новичок какой, не знал этого, — но хлопотно с ней — много не возьмешь, да и видно издалека. Посуда, что из серебра там или с позолотой, с чернью, подороже стоит, но не всякий возьмет ее, тут стоящий покупатель нужен, а станет ли он с тобой разговаривать, кто знает. Потому старайся сам деньги брать, хоть и не так много их окажется, а дружкам своим предлагай что под руку попадется. Им все одно пропивать, — махнула небрежно рукой Аксинья. — Куда ко мне ходить, то потом скажу, а сюда боле не хаживай и дорожку позабудь.
— А как узнаю, где искать тебя? — удивленно поглядел на нее Иван.
— Приходи в тот кабак, в котором сегодня были. Там обо всем и скажу. Тихо! — приподнялась со своего места Аксинья, — муж мой, однако, идет, — и торопливо кинула взгляд на заново застеленную кровать, и широко улыбнулась, вскочила навстречу вошедшему с улицы стройному мужчине с большими пшеничными усами, в форме гвардейца. — Милый, — щебетала она, — заждались уже тебя, думаю, может, случилось чего? Соскучился по мне, дорогой мой? — игриво спросила она и чуть дернула за ус.
— Оставь, устал я, — отстранил он ее. — Что за гость такой у нас сидит, скажи лучше. С горя пьем али с радости? — глянул он на полупустой штоф.
— Это же Иван, — ласково сообщила Аксинья. — Помнишь, рассказывала тебе, как хозяин наш его на цепь с медведем посадил?
— А–а–ай, — устало обронил Петр, — понятно. Иван, значит.
— Да, Иван, а это Петр, — ткнула пальчиком в грудь мужа Аксинья.
— Встретились вот случайно да и зайти решили, выпить, — смущенно проговорил Иван, указывая на стол. Он уже жалел, что не ушел раньше, чтоб избежать встречи с Петром Нелидовым, а теперь был вынужден сидеть с ним за одним столом, смотреть невинно в глаза.
— Тогда и мне налейте, за встречу, — попросил Нелидов все так же устало, — отправлял меня сегодня капитан в село Преображенское, туда и обратно проскакал, а сейчас спина гудит.
Они быстро допили оставшееся вино, Иван предложил сходить, принести еще, но Петр отказался, намекая, что поздно, завтра рано вставать и вообще пора бы гостю и честь знать. Но тут вдруг Аксинья, сделав незаметно знак Ивану глазами, сообщила:
— У Ивана бумаги не в порядке, пусть у нас остается. Посты кругом, схватят, в острог посадят, а мы виноваты будем.
— Да пойду я, — пытался возражать Иван, но Аксинья стояла на своем, и Петр с видимой неохотой присоединился к ней, указав гостю на огромный сундук, на котором иногда оставался ночевать кто–либо из родственников.
Уснул Иван удивительно быстро и даже не слышал, как легли хозяева, но когда чуть забрезжили утренние сумерки, пропели где–то на соседних дворах первые петухи, он проснулся и сел на сундуке, а потом, взяв свою одежду, тихонько вышел в сени. Он не заметил, что Петр Нелидов проснулся, услышав его осторожные шаги, и больше не спал, лежал так с открытыми глазами.