Отрочество

Панфилов Василий Сергеевич

Яша Лебензон тоже голова, но скорее как кость — лобная, которая в драках. Оно канешно и да, такое тоже кому-то полезно, особенно умному, который своей головой думает, а бьёт чужой, но обсуждать как важную новость?

Принеся вёдра, Песса Израилевна задумалась: а зачем, собственно, она их несла? Воды в доме столько, шо и новую некуда лить! Все ёмкости с напупинками, и даже посуда после обеда вымыта, а не поставлена настаиваться до вечера.

Понятно, шо сходила потому, шо хотелось поделиться и поговорить, но… Вздохнув, она затеяла внеплановую

стирку. Ну раз уж всё равно да!

***

Жан-Жак встретился мне в пропахшем специями мусульманском квартале, в одной из колоритнейших арабских лавчонок, торгующей настоящими и поддельными древностями. Ворохнулась было внутри неприязнь к человеку, из-за которого…

… но француз обернулся, и на ево простоватой физиономии расцвела такая неподдельная радость, што неприязнь разом и пропала, как и не было никогда. Шагнул навстречу, да и обнялись по-приятельски, сам того и не ожидал.

— … вот, — сообщил он радостно, — в Иерусалиме, собственный корреспондент…

И какое-то название газетное, которое ну в жизни не слышал! Не скажу, што я такой уж знаток прессы, тем паче зарубежной, но всё ж таки знаю, уж центральные точно.

Ну што, покивал… собственный, так собственный, даже если всей собственности — листок сортирный на тыщу экземпляров в глухой галльской провинции. Какая-никакая, а карьера, пусть даже и за собственный счёт.

— Ты мне удачу принёс, — проникновенно так, и руку загипсованную на плечо, — описал я наши с тобой приключения, ну и вот… корреспондент.

— Господин, — перебил нас пахнущий ладаном и больными зубами араб средних лет, со льстивой улыбкой начавший назойливо демонстрировать украшенное низкопробным серебром и сорной бирюзой дрянное оружие, — вот, достойное…

— Шакала оно достойно! — рявкаю на него на смеси турецкого и арабского, мигом распознавая подделку, — Ты чего мне суёшь, сын своего отца, которого я очень хочу считать уважаемым, но пока не нахожу для того причин?!

Араб завис, разбирая фразу, а как разобрал, так заулыбался ещё пуще в густую чёрную бороду. Громко стеная и заламывая руки, он совал нам под нос сомнительной ценности барахло, рассказывал о восьми детях и девятнадцати племянниках, находящихся у него на иждивении и…

— Пойдём отсюда, — решительно потянул я Жан-Жака из лавчонки десять минут спустя, — барахло, да притом втридорога! Решительно не хочет показывать достойный товар!

— Да? — озадачился француз, уперевшись на долю мгновения перед тем, как выйти из лавочки под моросящий на улице дождь, — А мне говорили…

— … что именно здесь — лучший товар по самым честным ценам? — перебил я его, — И рассказывал, наверное, гид?

— Откуда… — он остановился на полуслове, — Хм… неприятно чувствовать себя обманутым. В доле?

— Да. Восток! Ты подарок хотел купить, или подзаработать на перепродаже?

— Какое там подзаработать! — махнул он рукой, — Так, сувениры родным и друзьям.

— Где бы… — я задумался, но цены

здесь ломовые, в несколько раз больше, чем в той же Хайфе, — зайдём ко мне, выберешь что-нибудь на свой вкус. Я закупал для перепродажи в Москве, но если что приглянётся, отдам без наценки.

Мяться и маяться, подобно русскому интеллигенту, Жан-Жак не стал, охотно согласившись на предложение. Хм… даже несколько излишне поспешно, будто боясь обидеть меня недоверием.

Запахнувшись от дождя и пронзительного ветра, гуляющего промежду стен на улочках Святого Города, мы заспешили к Дмитриадисам, огибая прохожих.

В спальне я щедро вывалил на пол всё барахло из неотправленного. Получилась такая себе груда сокровищ, што я даже на минуточку представил себя года этак три назад. То-то было бы радости найти! А сейчас, как почти так и надо.

— Выбирай! — и цены, да с комментариями, где и как закупал. Смотрю, у моего французского приятеля глаза разгораются, закопался весь. Выбрал чуть не с десяток вещей, и остановился, засмущался.

— Бери! — отмахнулся я. Довольный Жан-Жак расплатился по чести, без наценок, и собрался было домой…

… но у Дмитриадисов наступила пора вечерней трапезы, и интересного гостя выпустили из дома спустя полтора часа, нафаршированного вкусностями.

— Приходите обязательно, — сиял хозяин дома, упитанный Нифонт, суетясь у дверей, — обязательно! Очень рады знакомству!

— Очень! — вторил главе дома греческий хор из трёх десятков домочадцев и слуг, — Приходите!

Несколько ошеломлённый южным гостеприимство, Жан-Жак поклялся «быть непременно», и только тогда вывалился за дверь. Я вызвался его проводить, ну и самому провериться после трапезы — благо, погода сильно получшала, на Иерусалим начали надвигаться бархатные сумерки.

— Господин! — подскочил ко мне какой-то паломник, безошибочно определив русского человека, — так я помогу, с вещичками-то?

Подхватив поклажу, заросший бородой паломник словоохотливо рассказывал, што на Палестину он насобирал Христа ради, но денег в обрез, и возможности подзаработать лично он оченно рад.

— … так это, стало быть, — рассказывал он, лишь бы не молчать, — неурожай у нас, в Костромской губернии. Где как, а у нас в Сенцово совсем худо, хучь зубы на полку.

— Э-э… — тормознулся я, — Евграф?

— Аюшки? — паломник остановился и часто заморгал, глядя на меня подслеповатыми глазами, — Егор… Кузьмич?!

Сорок четвёртая глава

Опустив треногу фотоаппарата на каменистую землю, даже в ноябре покрытую зелёной травой, повёл затёкшими плечами, переводя дух после спешки.

Ночью прошёл дождь, а с утра — солнце заполыхало, как в разгар лета. Я как выглянул спросонья в окошко, так за пять минут собрался: кабинет задумчивости, умыться наскоро, щёткой по зубам поелозить, лепёшку в зубы, фотоаппарат на плечо, и трусцой!