Отряд скорби
Шрифт:
– Что же он говорил?
– Он ничего не говорил. Краснел, сжимал зубы. Как вы понимаете, я немножко знаю его, так что могу определить, когда он взволнован.
– Хаим, мне нужна ваша помощь.
– Камерон, я не принадлежу к ортодоксам, я не хожу к Стене, и даже если бы хотел, наверное, не стал бы рисковать. И вам не советую. Самым большим событием здесь будет подписание договора в понедельник утром. В пятницу в Нью-Йорке Николае, израильская делегация и я согласовали окончательную формулировку. Николае - яркий человек. Он поражает, Камерон. Я жду того дня, когда мы оба будем
– Хаим, пожалуйста, я знаю, что каждый журналист мира хотел бы получить эксклюзивное интервью у этих двух проповедников. Но я единственный из всех журналистов, который не откажется от этой цели, даже если ее достижение может стоить жизни.
– Это действительно может случиться с вами.
– Доктор, я никогда не просил у вас ничего, кроме вашего времени, и вы всегда были благорасположены ко мне.
– Я не представляю, что я могу сделать для вас, Камерон. Я взял бы вас с собой, если бы сам надеялся пройти. Но вам все равно не пройти туда никоим образом.
– Но вы должны знать людей, для которых это возможно.
– Конечно, я знаю таких! Я знаю многих ортодоксальных иудеев, многих раввинов, но...
– А как насчет бен-Иегуды?
– Ах, Камерон, он очень занят. Его сообщение об исследовательском проекте будет передаваться в понедельник днем. Он, должно быть, волнуется, как школьник перед выпускными экзаменами.
– А может быть и нет, Хаим, может быть, он так проникся своим исследованием, что может говорить о нем целый час без всяких заметок. Может быть, он уже вполне готов к докладу и сам ищет, чем бы отвлечься, чтобы не переусердствовать в подготовке или не слишком нервничать в ожидании этого великого момента.
Некоторое время на другом конце трубки царило молчание. Бак в это время молился, чтобы Розенцвейг уступил.
– Не знаю, Камерон. Что до меня, я бы предпочел, чтобы меня не беспокоили перед таким важным моментом.
– А не могли бы вы сделать так, Хаим: просто позвонить ему, пожелать всего наилучшего и поинтересоваться его рабочим графиком на выходные. Если бы он мог привести меня к Стене, я пришел бы к нему в любое время.
– Хорошо, но только в том случае, если он действительно захочет отвлечься, - ответил Розенцвейг.
– Если я почувствую, что он с головой погружен в свою работу, то даже не упомяну о вашей просьбе.
– Спасибо, сэр. Вы мне позвоните?
– Да, в любом случае. Камерон, пожалуйста, не очень надейтесь и не держите на меня зла, если ничего не получится.
– Ни в коем случае.
– Я знаю. Я почувствовал, как это важно для вас.
* * *
Бак отключился от всего мира и поэтому не имел ни малейшего представления, долго ли звонил телефон. Он сел в постели и обратил внимание на то, что дневное воскресное солнце стало оранжевым. Его лучи образовали странный узор на постели. Пока Бак тянулся за трубкой, он увидел мимоходом свое отражение в зеркале. Он отлежал щеку - она была красной и смятой, полуоткрытые глаза отекли, а волосы торчали во все стороны. Во рту был ужасный вкус, к тому же оказалось, что он заснул прямо в одежде.
– Алло! Это мистер Камерон Уильяме?
– послышался голос сильным еврейским акцентом.
– Да, сэр.
–
– Да, доктор бен-Иегуда. Для меня большая честь слышать вас, сэр.
– Спасибо, - ответил доктор.
– Я нахожусь перед фасадом вашей гостиницы.
Бак сначала не понял его
– Простите, сэр?
– У меня машина и шофер.
– Да, сэр, машина и шофер.
– Вы готовы отправиться сейчас?
– Отправиться?
– К Стене.
– Да, сэр... Простите, я имею в виду нет, сэр. Мне нужно десять минут. Вы можете дать мне десять минут?
– Мне следовало позвонить вам заранее, но из разговора с нашим общим другом у меня сложилось впечатление, что для вас это неотложное дело.
В голове Бака продолжал звучать этот странный английский.
– Да, вопрос неотложный, только дайте мне десять минут. Спасибо вам, сэр!
Бак сбросил одежду и, не став дожидаться, пока нагреется вода, прыгнул в душ. Он намылился, ополоснулся и провел бритвой по лицу. Решив не тратить время на поиски розетки для фена, Бак сорвал с крючка полотенце и с такой яростью стал вытирать свои длинные волосы, что, кажется, половину выдрал с корнем. Он рывками провел по ним расческой, затем прошелся щеткой по зубам. Что же надеть, отправляясь к Стене Плача? Не обидит ли он хозяев, если на нем не будет пиджака и галстука? В багаже у него не было ни того, ни другого. Он не собирался надевать их даже на подписание договора завтра утром.
Бак выбрал обычную хлопчатобумажную рубашку, джинсы, ботинки и кожаную куртку. Бросив диктофон и камеру в свою самую маленькую сумку, он помчался вниз, перепрыгивая через три ступеньки. Выскочив из дверей, Бак резко остановился. Он совершенно не представлял, как выглядит раввин. Похож ли он на Розенцвейга, Файнберга или выглядит совсем по-другому?
Оказалось, что совсем по-другому. Цион бен-Иегуда, в черном костюме и черной шляпе, поднялся с переднего сиденья белого "мерседеса" и слегка помахал ему рукой. Бак подбежал к нему.
– Доктор бен-Иегуда?
– спросил он, пожимая руку.
Тот оказался среднего возраста элегантным шатеном с легким намеком на седину и резкими чертами лица.
На своем ломаном английском раввин сказал:
– На вашем языке мое имя звучит как название города Сион. Вы можете так меня и называть.
– Сион? Вы уверены?
– Уверен ли я в своем собственном имени? Уверен.
– Нет, я имел в виду, что я могу вас так называть.
– Я понимаю, что вы имеете в виду, мистер Уильяме. Вы можете звать меня Сионом.
Для Бака "Сион" по произношению очень отличалось от того, как выговаривал это слово доктор бен-Иегуда.
– Пожалуйста, зовите меня Баком.
– Бак?
Ребе открыл переднюю дверь, и Камерон сел рядом с шофером.
– Это прозвище.
– Хорошо, Бак. Учтите, шофер не знает английского.
Бак повернулся к шоферу, который протянул ему руку. Бак пожал ее, а человек произнес что-то совершенно непонятное. Бак только улыбнулся и кивнул. Доктор бен-Иегуда сказал что-то шоферу по-еврейски, и они поехали.