Отсюда и в вечность
Шрифт:
— Ну вот, мы и договорились. Выходит, и брак и развод у нас уже позади.
— Точно.
— Не делай такой виноватой мины, — раздраженно сказала Карен.
— Я и не пытаюсь.
— По крайней мере теперь тебе не придется объяснять свой отказ подать рапорт о зачислении на офицерские курсы желанием видеться со мной днем.
— Рапорт я, конечно, подам. Не думай, что я решил совсем этого не делать, — сказал Уорден, чувствуя, как злость постепенно его покидает.
— Не знаю, что с тобой случилось. Раньше ты Всегда был честным. Именно твоя честность и покорила
— А когда я впервые узнал тебя, ты была твердой как кремень, гордой, как львица. А теперь? Теперь ты превратилась в слезливую девицу, которой нельзя сказать правду потому, что правда вызовет слезы.
— Значит, нам придется расстаться?
— Наверное, другого выхода нет.
— Ты думаешь, что все это так просто. Тебе все нипочем. Твоя ошибка состояла в том, что ты позволил мне поверить тебе. Сколько раз я замечала, с каким интересом ты смотрел на встречавшихся нам на улице девиц, и знала, что в тот момент ты готов бросить меня и уйти с какой-нибудь из них.
— Ты меня напрасно обижаешь.
Карен усмехнулась, а Уорден продолжал:
— Я хотел сказать, что одно к другому никакого отношения не имеет… А сколько раз я видел, как ты уезжаешь па машине домой, и понимал, что возвращаешься к этому подлецу, своему мужу. Ты думаешь, это не приносило мне страданий.
— Чудак ты, чудак. Как все вы можете думать, что у меня с Дайнэ обычные супружеские отношения?! У нас с ним только дружеские отношения, и все. А супружеской жизни пет, она кончилась. Я никогда не вернусь к человеку, который хоть раз обидел меня. Гордость мне не позволяет этого сделать.
Разговор как-то вдруг оборвался, как будто все взаимные претензии были высказаны и разрешены. Они сидели молча около получаса. Каждый искал в другом симпатии, но не желал показать эти чувства.
— Ты знаешь, — возобновил разговор Уорден, — мы с тобой очень похожи друг на друга, хотя и очень разные.
— И ты и я стараемся представить, что нас обманывают, и не можем попять, что на самом деле очень уважаем чувства друг друга.
— Мы ругаем друг друга за одно и то же. Оба ревнуем, но не хотим признаться в этом.
— Воображаем друг о друге разные ужасные вещи, и каждый из пас думает, что другой не стоит его.
— Я никогда в жизни не чувствовал себя таким несчастным, каким чувствую себя с тех пор, как встретился с тобой.
— У меня такое же чувство.
— Мы взрослые люди, а ведем себя так… глупо.
— Да.
— И все же мне не хотелось бы расстаться с тобой, Карен.
— В наши годы любовь всегда трудна, — сказала Карен, глядя на Уордена широко раскрытыми, полными слез глазами. — Мы оба знаем об этом. Жизнь не прощает ошибок и стремится в таких случаях разрушить любовь. Поэтому нужно бороться, чтобы сохранить чувство, уберечь его от опасностей.
— Ты права.
— Но у нас, Милт, только один путь. Мы не можем открыть своей любви, мы должны сохранять наши чувства в тайне, иначе все будет кончено.
— Значит, чтобы сохранить нашу любовь, я должен найти путь к успеху, к материальной обеспеченности.
Всю свою жизнь, с тех пор как мой брат стал священником, я боролся против мещанского стремления к обеспеченности. Я боролся против всего, к чему изо всех сил стремится средний класс.
А теперь ты требуешь от меня стать офицером, стать самому членом этой касты, которую я так ненавижу. Ты требуешь от меня этой жертвы ради себя. Фактически, ты стала приманкой, которую общество всегда готово бросить таким людям, как я. Что делает мать, когда сын, окончив школу, начинает сомневаться в справедливости существующих в стране порядков? Обычно в таких случаях парню стараются подсунуть богатую, красивую невесту, чтобы таким образом подсластить пилюлю и заставить забыть о своем протесте.
— Но я не приманка, — сказала Карен. — И никогда ею не буду.
— А ты думаешь, поросенок, которого привязывают в ловушку для тигра, хочет быть приманкой?
— Неужели ты в самом деле так обо мне думаешь, Милт?
— А ты как думаешь? Всю жизнь я боролся за то, чтобы быть честным человеком. А теперь ты предлагаешь мне стать офицером. Ты когда-нибудь видела в нашей армии честного офицера или честного человека, который остался бы офицером?
— Таким человеком можешь стать ты.
— Могу. — Уорден улыбнулся. Теперь, когда Карен смотрела на пего влюбленными глазами, он почувствовал силу в себе. — Я сделаю все, что им нужно. Только утащу приманку из капкана так, что он не успеет сработать.
— Дорогой мой, я не хочу быть приманкой. Я люблю тебя и хочу помочь тебе, а не навредить.
— Послушай, — с воодушевлением сказал Милт, — мне положен месячный отпуск. У меня на счету в банке шестьсот долларов. Мы с тобой отправимся в отпуск, в любое место на островах, куда тебе захочется. Никто и ничто не разлучит нас на это время. Ни война, ни наводнение.
— О, Милт, это было бы прекрасно. Если бы только удалось.
— А что может помешать нам?
— Ничто и никто, кроме нас самих.
— Значит, все в порядке?
— Как ты не поймешь, Милт! Ну разве я смогу так надолго уехать из дому? Все, что ты говоришь, — прекрасный сон, и мне очень хотелось бы, чтобы он сбылся наяву. Но вряд ли это возможно. Я просто не смогу оставить сына одного на такой большой срок.
— Почему? Ведь придется же тебе его оставить совсем когда-нибудь?
— Да. Но тогда все будет иначе. Пока я не разошлась окончательно с Холмсом, я чувствую себя обязанной позаботиться о ребенке. Ему ведь и так предстоит несладкая жизнь. О, Милт, все это пока только сон. Нам не удастся превратить его в действительность. Как я смогу объяснить мужу свое отсутствие в течение целого месяца? Дайнэ и теперь что-то подозревает, а тогда…
— Ну и пусть подозревает. Разве он не изменяет тебе?
— И все-таки нам нужно все хранить в тайне, пока ты не станешь офицером и но уйдешь из роты, которой командует муж. От этого все зависит. Разве ты не понимаешь?