Оттепель
Шрифт:
Почему я считал, что Сабуров сумасшедший, что он выбрал ужасный путь? Конечно, он мало зарабатывает. Но разве в этом дело? Он любит живопись, пишет, как ему хочется. У него не только талант, у него спокойная совесть. Хромоножка его обожает. Да по сравнению со мной он богач!
Напрасно я занялся искусством. Если вагон прицепляют не к тому составу, можно отцепить. А вот если пустят локомотив не по тому пути, это хуже. Сойти с рельсов нельзя: крушение. Я не могу ни стать Сабуровым, ни переменить профессию. В общем я ничего не могу.
Соколовский уверял, будто люди выпрямились.
Отец мне сказал за несколько дней до смерти: «Я что-то совсем расклеился. Ты погляди, какая трава — зеленая-зеленая»… Радовался весне…
Теперь весна, а мне от нее тошно. Довольно мерить город шагами! Город узкий, но длинный. В общем как жизнь. Пойду домой, ничего другого не остается.
7
Надежда Егоровна сидела у письменного стола и разбирала бумаги. Она старалась сдержать слезы: сегодня год со дня смерти Андрюши.
Андрей Иванович умер, как жил. С утра он бодрился, шутил за чаем. Был чудесный весенний день, и Надежда Егоровна не стала его удерживать, когда он сказал, что хочет немного погулять. Вернулся он поздно — к трем. Надежда Егоровна его бранила: «Нельзя тебе столько ходить, посмотри — на тебе лица нет»… Он объяснил, что должен был проведать Сережу: у него скоро экзамены, а он влюбился, какие-то осложнения, мальчик хороший, но совсем потерял голову… «Обедать иди», — сказала Надежда Егоровна, но он ответил, что устал, лучше полежит. Надежда Егоровна увидела, что он даже губу прикусил от боли, крикнула: «Я сейчас Веру Григорьевну приведу». Он тихо сказал: «Не нужно, Надя. Лучше посиди со мной…»
Потом Надежда Егоровна себя упрекала: как же я его оставила? Хотела спасти, а вышло, что он умер один, никого в доме не было. Может быть, позвал, а я прибежала слишком поздно, ведь до больницы далеко…
Ровно год… Надежда Егоровна пыталась взять себя в руки, но слишком большой была потеря. Ей все казалось, что муж рядом, молча она обращалась к нему, глядела на его место за столом.
Сейчас она разбирала письма, листы рукописи, мелкие вещицы, которые Андрей Иванович имел обыкновение засовывать в ящики стола. Вот изгрызанный мундштук. Андрюша бросил курить после первого припадка, но когда работал, часто брал мундштук в зубы, смеясь, говорил: «Надя, видишь, курю. Да ты не сердись холостой патрон…»
Листы статьи, на полях пометки — «Обязательно рассказать о Замятине — в школе недооценили влияние семьи…» Он очень хотел дописать статью, а написал только начало.
Альбом. Это ему подарили ученики в Пензе. В двадцать четвертом. На первой странице детским почерком стихи: «Не говорите мне — он умер, он живет»… В альбом вложена вырезка из газеты: похороны Ленина.
Камешки — он собирал с Володей, когда мы ездили в Крым. Запонки. Диплом.
Пригласительный билет на вечер в честь Победы.
Пожелтевшая газета, отчеркнуто «От Совинформбюро» — Сталинград…
Начало письма к Володе: «Может быть, я тебя огорчу, но мне не нравится тон твоего письма. По-моему, ты слишком много придаешь
Андрюша всегда волновался за Володю. Я чувствовала, что ему не нравятся его картины, хотя он никогда этого не говорил; я ему как-то сказала, что мы старики, у молодежи, наверно, другие вкусы, он со мной согласился. Он иногда слишком резко разговаривал с Володей, а в душе он его любил, говорил: «Володя куда лучше, чем о нем думают». Это правда. Некоторые считают его эгоистом, а он очень чуткий. Сегодня утром он сам сказал, что пойдет со мной на кладбище. Видно было, как он переживает…
Каштан. Зачем Андрюша положил каштан в ящик? Может быть, сувенир? Или просто привез с юга и нечаянно засунул?..
Письмо от директора института — это насчет Кости. Счет за электричество, непонятно, как он сюда попал, можно выкинуть.
«Спасибо Вам, глубокоуважаемый Андрей Иванович, за то участие, которое Вы приняли в моей судьбе. Если мне удалось доказать мою невиновность, то только благодаря Вашему энергичному вмешательству»… Подписано: «Ветников» или «Веншиков», — нет, «Вешняков, 1929 год». Не помню я, чтобы Андрюша мне о нем рассказывал. Да он за всех вступался, если бы все ему писали, это целый том…
Футляр для очков — это я ему привезла из Москвы, он говорил, что чересчур хороший, редко брал с собой.
Фотография отца Андрюши. По-моему, Андрюша не похож на отца. Может быть, только глаза… Андрюша говорил, что отец у него был добрый, но робкий, служил у какого-то мукомола. «Фотография М. И. Колесникова, город Орел». Там Андрюша кончил гимназию. Я ему предлагала съездить в Орел, но он говорил, что никого у него там не осталось. А когда в газетах было, что Орел очень разрушен, взволновался…
В конверте фотография, трудно даже разобрать, совсем выцвела… Да ведь это Балашов снимал, когда белых гнали от Ростова. Вот Андрюша. А это я. В шинели… Он мне говорил, что я была похожа на мальчика — стриженая… Замухрышка… Как тогда все необычайно было, страшно вспомнить, и счастье, такое счастье, молодость!.. Андрюша, наверно, забыл, что засунул фотографию в конверт, он как-то искал, все перерыл и не нашел.
Поздравительная телеграмма от бывших сослуживцев из Актарска: «В день Вашего славного пятидесятилетия»… Я предлагала отпраздновать шестидесятипятилетие — за три месяца до конца… Но он не хотел. Все-таки многие поздравили, — в правом ящике я собрала все письма и телеграммы…
Фотография Сонечки — в Аткарске, ей здесь четыре года. А характер уже виден — упрямая, всегда хочет поставить на своем. Она сама от этого страдает. Вот умру — и останется одна-одинешенька. Двадцать шесть лет. Все ее подруги давно повыходили замуж… После похорон Андрюши она сказала Савченко: «Хорошо, что ты пришел», просила его навещать меня, держалась, как с близким. Савченко — хороший человек, прямой. Когда Соня уехала, он приходил к нам чуть ли не каждый вечер, Андрюша любил с ним разговаривать… Не клеится у них. Осенью Савченко говорил, что возьмет отпуск и поедет в Пензу, а не поехал. Приходит грустный, спрашивает, что Соня пишет. Мне Соню жалко…