Отвага (сборник)
Шрифт:
Накануне собрания я, к собственному удивлению, успокоился (как, кстати, и перед стрельбами) и твердо решил: выступлю! Никто меня за это не съест, а если кто-то что-то не так подумает, ничего не поделаешь. Я преследую не личные карьеристские цели, болею за наше общее дело — вот главное. А если я в чем-то ошибаюсь, коммунисты тут же, на собрании, меня поправят.
В президиум собрания попал и капитан Лялько. Мало того — его выбрали председателем. А с докладом выступил подполковник Мельников.
Не буду касаться всех подробностей доклада. Нас, стартовиков, командир дивизиона в общем похвалил, радиотехническую батарею тоже. В числе лучших был отмечен и старший сержант Николай Донцов, а не Кривожихин, как настаивал я. Капитан Лялько поступил по-своему и с моим мнением не согласился.
Окончательное решение выступить я принял спустя мгновение после того, как с трибуны прозвучала фамилия Донцова, хотя, честно скажу, говорить о нем не собирался. Когда объявили перерыв, я подошел к Лялько и попросил записать меня в прения. Командир батареи как-то странно взглянул на меня, словно я его здорово удивил, суховато сказал:
— Ну-ну… Записываю.
Передо мной после перерыва выступили четверо: капитан Батурин — о работе партийных групп в подразделениях и на станциях, Сережа Моложаев — о своих комсомольцах, один техник со станции разведки и целеуказания и… старший сержант Донцов.
Донцов говорил обо всем и ни о чем — ну, прямо как герой какого-то старого фельетона: о сложной международной обстановке, о происках мирового империализма и о положении на Ближнем Востоке; он напомнил всем нам о том, что порох надо держать сухим, приложить все силы к тому, чтобы в ходе дальнейшей службы и учебы устранить отмеченные на дежурстве недостатки. Он же со своей стороны дает обязательство к годовщине Советских Вооруженных Сил повышать, изучать, приложить максимум… то есть делать то, что входит в круг его прямых служебных обязанностей. Я слушал его и недоумевал: демократия демократией, но зачем ему позволили отнять у всех присутствующих десять минут времени? Может, и мое выступление кое для кого прозвучит так же высокопарно и пусто? Надо постараться и уложиться в пять. И без громких слови торжественных обещаний!
Кажется, я поднялся даже чуть раньше, чем капитан Лялько назвал мою фамилию. Быстро прошел к трибунке, на ходу достал из внутреннего кармана кителя листок со своими выкладками.
— Занятия с техникой показали, что расчеты моего взвода хоть и укладываются в норматив, но работают значительно медленней, чем на тренировках с учебной ракетой. Вот цифры проведенного мною хронометража в ночных и дневных условиях. — Я быстро назвал цифры. — Несмотря на это, мы пока не подводим наведенцев, успеваем готовить установки и ракеты к пуску. Но товарищи наведенцы тоже изыскивают резервы для сокращения времени на выполнение своих операций, и в дальнейшем может получиться так, что мы при работе с боевой ракетой начнем их тормозить. Здесь, на партийном собрании, я от имени всего личного состава взвода обращаюсь к командованию с просьбой: систематически, и чем чаще — тем лучше, планировать тренировки со штатной боевой ракетой в условиях, максимально приближенных к реальному бою с воздушной целью. Иначе получается чепуха: на макете ракеты у нас расчеты слаженные, мы даем рекорды, а на боевой еле-еле укладываемся в норматив. Причем это не устойчиво, а только эпизодически. Да и вообще, — кинулся я в омут, — в батарее бывают случаи, когда по программе надо заниматься со штатной ракетой, а мы работаем с учебной. И я как коммунист считаю, что рекорд, который не служит пользе дела, не может стать нормой, это не рекорд, а пустоцвет! Зачем тратить труд, воду и удобрения на выращивание дерева, которое цветет ярко, а плодов не дает.
— От цветов тоже польза! — засмеялся кто-то.
— На празднике цветы нужны, а у нас работа, не праздник.
По-моему, я все-таки малость зарвался, а мое сравнение с цветами было не очень мотивировано и не очень уместно. Но мне было приятно слышать одобрительные возгласы и даже аплодисменты. Стараясь казаться посолидней, я взглянул на часы: прошло всего четыре минуты. Молодец, лейтенант Игнатьев! Умеешь выступать по-деловому!
Я еще раз повторил, что каждая секунда —
Подполковник Мельников, сидевший в президиуме, поднял голову:
— Ваше мнение идет вразрез с мнением командира батареи. Почему?
— Как командир взвода считаю старшего сержанта Кривожихина более достойным поощрения… И по итогам дежурства, и вообще. Старший сержант Донцов груб и высокомерен с подчиненными. Показатели у его расчета неплохие, но он не уважает своих солдат и сам не пользуется уважением. Его просто боятся. А тот, кого боятся, а не уважают, не может быть хорошим командиром. Вот мое мнение.
— Ясно, — кивнул командир дивизиона. — Спасибо.
«За что спасибо?»
— Вы закончили, Игнатьев? — официально спросил Лялько.
— Да, закончил.
— Слово имеет…
Возвращаясь на свое место, я успел взглянуть на часы. Моя речь заняла всего семь минут.
Я сел и сразу же услышал за спиной насмешливый шепот Нагорного:
— Ну ты даешь! Цицерон!
Я обернулся на секунду, посмотрел в его нагловатые глаза и промолчал.
Мою идею в принципе поддержали все выступавшие после меня, в том числе и капитан Лялько. Но он очень уж много говорил о трудностях, связанных с ее осуществлением, особенно напирая на то, что каждый раз надо будет доставать боевую ракету из хранилища. Я же сидел и удивлялся: а по тревоге мы их разве не достаем? Достаем. С соблюдением всех норм техники безопасности. Но в принципе Лялько меня поддержал. Поддержал меня и майор Колодяжный, сказавший, что в моих предложениях есть рациональное зерно, а приведенные мною цифры весьма убедительны. Даже подполковник Мельников в своем заключительном слове не обошел меня вниманием. Сказал он примерно тоже, что и Колодяжный, только несколько конкретней. Он согласился с тем, что в моем предложении действительно есть рациональное зерно, а что касается его внедрения в практику боевой подготовки, то это будет решено командованием дивизиона в рабочем порядке, после необходимых консультаций и с привлечением всех заинтересованных сторон. Притом мы не должны забывать, что есть инструкция и порядок, нарушать которые нам никто не позволит. О Донцове и Кривожихине командир дивизиона не сказал ничего. Прямо не сказал. Но сути проблемы коснулся, когда заметил, что лейтенант Игнатьев прав: командир, не уважающий своих подчиненных, — плохой командир.
— Ну что, великий реформатор и великий еретик? — ехидно сказал Нагорный, догнав меня перед самым домом. — Твое рационализаторское предложеньице, по-моему, благополучно и успешно похоронили, а? Хотя внешне оценили по достоинству!
— Почему похоронили?
— Наивняк! Начальство теперь опытное, он никогда не покажет в открытую своей консервативности. Но — что намного важнее! — оно никогда не пойдет на то, что может нарушить его покой и подорвать репутацию в глазах более высокого начальства. Дивизион наш на хорошем счету, первый в полку. Так зачем Мельникову эта морока? А случись что во время внеплановых тренировок с боевой? С него ж голову снимут!
— Если соблюдать правила техники безопасности, ничего не случится!
Нагорный словно не расслышал:
— Короче, сосед: я в эту авантюру не верю. Но ничего, ты не переживай: поговорят, поговорят и благополучно забудут. И не шебаршись, между прочим, начальство оч-чень не любит тех, кто много шебаршится. Правда, такое шебаршание может помочь выбраться отсюда — если, конечно, от тебя захотят избавиться. Но еще неизвестно, куда задвинут: неугодных иногда хор-рошо задвигают. Хотя и с повышением.