Отважный муж в минуты страха
Шрифт:
Раскрыл меню, поданное скользящим по плиткам пола, словно в танго, официантом, и спросил у Макки: «Что будешь есть?» — «Баранину». — «Баранины нет, ты не в Тегеране». — «Тогда говядину». — «Хуб. Что будешь пить?» — «Водку, я в Москве». — «Ты за рулем!» — «Водку, я в Москве, я знаю, сколько это стоит, если меня тормознут».
Набрали мяса, водки, начали пировать.
Первую выпили за теннис. Потом за Иран, за Советский Союз и за то, что, как в Сашиных статьях, было проверено временем, то есть за дружбу. Саша крепко тряхнул Аббасову пятерню и махнул рюмку водки, от души, до дна.
В тот момент Макки подумал, что Саша все-таки не ГБ — молод, горяч, наивен, вообще не похож; хотя, если бы он был ГБ, это
«Аббас неплохо пьет», — отметил Саша. После пятой рюмки водки на высоком иранском лбу выступил бисер пота, более ничего. «Тренировали, — подумал Саша, — готовили специально для России». Он не собирался перепивать иранца, хотя было интересно, сколько тот сможет; состязание, начатое на корте, продолжалось, и Сташевский везде должен был быть первым. Впрочем, его тоже пока не брало; он знал за собой такую черту, что после тенниса его никогда не брало, казалось, мог выпить ведро. Единственный симптом, что все же понемногу брало, — это он тоже за собой знал — ударялся в разговоры.
— Зря вы шаха сковырнули, — сказал он, углядев в Аббасе сходство с Мухаммадом Реза Пехлеви. — Зачем? Красивая монархия была. Шаху особенно военная форма шла — он ведь вроде летчик? И вообще: шах, шахиня, дети — шахинята — мир обеднел, нигде такого больше нет. Давай, как у нас в России принято, помянем вашего шаха… — Саша снова наполнил рюмки.
— Он еще жив, — сказал Макки.
— Все равно. Помянем как шаха. Давай?
Выпили, зажевали ростбифом, хлебом, залили минералкой.
— Я его не скидывал, — сказал Макки. — Я его не особо любил, но я его уважал. Аятолла Хомейни, конечно, большой человек, но как политик не очень большой. Шах был политик, у него против Америки сильное оружие было — они на Западе все знали, что, если что, Иран перекроет в Персидском заливе Ормузский пролив, а это как яремную вену человеку передавить — вот здесь. — Он обозначил пальцем на шее сонную артерию. — Кровообращению конец и смерть. Ормузский пролив — это нефтяное кровообращение, шестьдесят процентов мировой добычи через этот пролив перетаскивают танкерами.
— Неужели шестьдесят? — удивился Сташевский; он натурально сыграл удивление, а про себя отметил, что никак нельзя забыть про пролив и яремную вену в отчете Альберту.
— Может, и больше, — сказал Аббас. — Жаль, что шаха скинули не потому, что он безупречный — он был коварным и кровожадным, а потому, что он был законным монархом, обеспечивал стране стабильную власть. Он один имел право на трон, других претендентов не было. А теперь их много, этих аятолл; Хомейни — лучший, но, когда он уйдет, остальные передерутся — все хотят власти.
— Я не хочу, — Саша воздел наполненную рюмку, в которой заметно колебалась водка.
— Хочешь, — Макки выпил вместе с Сашей; преодолевая последствия водки, хрипло выдохнул: — Только что на корте ты ее хотел.
— Это другое, — сказал Саша, хотя внутренне мгновенно с Аббасом согласился.
— Одно и то же, — сказал Аббас. — Все самцы хотят власти. Искандер, ты тоже самец. Извини.
«Хорошо, что не самка, — подумал Саша. — Хотя самцом меня тоже никто никогда не называл. Я самец? Ладно. Товарищ шпион, похоже, ты уже поплыл».
Мужчины тотально прикончили закуски, закурили сладкую фирму и, оторвавшись от тарелок, снова оглядели мир ангара.
— Смотри, — сказал Сташевскому Аббас, — леди с третьего стола делают нам знаки. Переведи. Что они значат?
Ого! Саша бросил взгляд в указанном направлении, словил объект и тренированным мозгом сразу расшифровал богатое содержание женских знаков: что они значат сейчас, что будут означать через час и чем закончатся через два. Две молоденькие смущавшиеся хихикалки. Студентки или типа того жаждут, чтобы их сняли; на профессионалок не тянут, скорее всего, честные давалки в поисках вечной любви — это почетно. Дородная, при теле и большой пазухе, блондинка и миниатюрная, вертлявая, как юла, черненькая; черненькая, блин, к тому же с понтом, интеллектуал очка, в очечках, такие всегда ему нравились. «Светка тоже носит очки, — на секунду вспомнил он. — Светка? Причем здесь Светка? К черту! Она зануда, она с ним в ссоре, она далеко, а девчонки рядом и потом, вообще, это задание и работа. Надо брать».
— Леди не прочь прибиться к нашему берегу, — сказал Саша. — Как они тебе?
— Очень. Светлая леди пусть будет моей. Не возражаешь, Искандер?
«Какие возражения, товарищ шпион? — сказал себе Саша. — Черный всегда хочет белую, белый — черную. Закон дополнения недостающего. Альберт — голова».
Не пошатнувшись, на улыбке, как на автопилоте, он подрулил к девчонкам, взял себя в руки и очень серьезно заявил подружкам, что у друга-иранца сегодня день рождения и что по этому поводу почему бы всем не объединиться?
Препятствий не обнаружилось, напротив, его встретила полная готовность, утроенная иностранным происхождением новорожденного; под обстрелом завистливых взглядов с других столов девушки нарочито вальяжно пересекли пространство и переместились к мужчинам.
Аббас успел встать, демонстрируя не восточное воспитание, он заботливо выдвинул перед светлой дамой стул, а потом, одновременно с плавно опускавшимся на него женским задом, снова придвинул его к столу. Саша такой фокус проделать не смог, да и не нужен он оказался: черненькая интеллектуалочка ловко справилась со стулом сама. «Спасибо», — почему-то сказал ей Саша. За четырехугольным столом две девушки и двое мужчин оказались крест-накрест и равноудалены друг от друга. Познакомились. Студентки-полиграфички. Черненькая — Анжела, беленькая — Таня; на несколько мгновений за столом возник напряг: как обнаружилось, Таня хотела быть со Сташевским, а Анжела тяготела к Аббасу Однако, поерзав от некоторого неудобства, девушки смирились с пожеланиями мужчин, распределились так, как послал им бог случай, потому что никогда не знаешь, где найдешь вечную любовь.
Для дам последовало шампанское, мороженое и фрукты — подвядшие яблоки и такие же апельсины, для мужчин — коньяк молдавский «Белый аист» — чистое чудо, как окрестил его Сташевский; если, посоветовал он, добавить это чудо в шампанское, то возникнет волшебное «Северное сияние», напиток, с которым человек отлетает в мечту.
«Хочу в мечту», — пожелала Татьяна. «И я туда же», — интеллектуально поддержала подругу Анжела. Аббас тоже был не против полета, и тогда Саша в опустевшем графине из-под так называемого морса осуществил смелый замес. «За любовь!» — провозгласил он. Чокнулись крест-накрест и друг с другом, выпили все и всё, и через пяток скоротечных минут стол завихрила веселая кутерьма. В дело пошли анекдоты, классные и не очень, они вызывали безудержный смех, а что, как ни радость и смех, есть реализованная мечта человека о счастье?
Аббас рассказывал свои восточные пряные байки, Саша переводил и рассказывал свои журналистские, как правило, пахабель, леди не отставали ни в количестве, ни в смелости содержания, шутки опускались все ниже, и вскоре перед компанией забрезжил призрак невозражаемой близости.
Аббас ускоренно учил Танюшу персидскому; прикладываясь губами к ее пухлой щечке и — «ой, ой, щекотно!», объяснял ей что-то на английском, она односложно отвечала по-немецки «я, я», и оба совершенно понимали друг друга.