Отважный муж в минуты страха

Тараховский Святослав Э.

Покончив с ответами, захотел показать произведение Волкову.

Старший товарищ одобрил; все графы были заполнены, пустой оставалась лишь одна, очерченная квадратом клетка — «место для фотографии» было написано на ней. «Беги, — кивнул душка Волков, — фиксируй свою личность для вечности, на другой стороне Садовой есть хорошее ателье».

С ходу, с поющим от счастья нутром Сташевский оказался в том самом ателье. «Мне фотки на загранпаспорт и анкету». «Отлично, — сказала девушка-фотограф. — Сколько штук?» Саша вспомнил, что Сухоруков велел ему иметь четыре фотографии, и сказал, что нужно шесть. «Отлично, — сказала девушка, — садитесь вот сюда. Голову чуть выше и чуть левей. Вот так, отлично». «Девчонка — супер», — между делом отметил Саша.

Дома, само собой, случился праздник. Папа Гриша

откупорил бутылку армянского, что было даже излишне; и он, и мама Зоя цвели от новости и без спиртного. «Ты подумай, мама, — повторял отец. — Нашего хулигана и отличника посылают на работу в Иран. Ты когда-нибудь могла себе такое представить?» Саша, смеявшийся вместе с родителями, впервые в жизни почувствовал тогда, как они постарели. Жаль, не было деда, но ему известие послали «телеграммой по телефону», и он, спустя час, телеграммой же ответил, что просит внука передать сердечный привет Хайяму. Естественно, призвана была Светка, которая уже все знала, — Саша сообщил ей новость первой, едва вышел из агентства. Выпили, расшумелись, как обычные дети Земли, и в полушутку закосили разговор о подарках, которые сын обязан привести: отцу — супертранзистор «Сони», маме — она долго от всего отнекивалась, отец настоял — серьги и кольцо с бирюзой. Светка тоже ничего не хотела, хотя в глазах ее наблюдалось некое сильное желание вкупе с мыслью, которую Саша никак не мог понять. Когда понял, ахнул от собственной тупости; и сразу, за родительским столом, предложил подруге выйти за него замуж. «А что, — утяжелил он свое предложение, пока Светка смущалась и делала вид, что размышляет и колеблется, — кадровик сказал, что ехать месяца через полтора, не раньше, — значит, мы успеем пожениться и поедем вместе. А, Свет, подумай, вместе — в Иран!» «Тут и сомневаться нечего, — вступила мама Зоя, — соглашайся, Светочка, конечно. И вернетесь с ребеночком — вот это мне подарок будет, не то что бирюза!» «Я согласна», — наконец, пролепетала Светка, и они клятвенно поцеловались под коньяк и при родителях, и Саша — почему так насмерть врезается в память всякая ерунда? — подумал в тот момент о том, что родительская жизнь уже кончается, а его, Сашина, триумфальная и яркая, только начинается.

На следующий день, не чуя ног, он полетел к Сухорукову и свою светлую идею изложил кадровику. «Не положено, — по-военному отрезал Сухоруков, чем выдал свое исконное происхождение (старшина он армейский или прапор!), — вы командируетесь временно исполняющим на девять месяцев, а на срок до девяти месяцев командировочному жена не положена». «Почему это я — временно исполняющий?» — изумился Сташевский. «Потому что вы пока член ВЛКСМ, но не член КПСС». «Уели все-таки, суки, — мелькнуло у Саши, — ладно. Коммунистам, значит, жена положена в любое время суток, а комсомольцам только через девять месяцев? А что нам, молодым, в эти девять месяцев делать? Мастурбировать?» — ядовито спросил он. «Выйдите отсюда, — сказал Сухоруков и добавил: Таков закон. Законы у нас не дураки принимают». Саше показалось, что от радости, что нагадил человеку, Сухоруков вот-вот захлопает белыми мертвыми ушами.

Новость расстроила, хотя полностью потушить эйфорию не смогла. Все равно радужно маячил Иран, и это было здорово. Странно, на Сашин взгляд, повела себя Светка.

Он предложил не откладывать свадьбу. «Все не так уж плохо, даже хорошо, — сказал он ей. — Все равно поженимся сейчас, заделаем сына и через девять месяцев обменяемся подарками: ты мне — ребеночка, я тебе — лучший иранский ковер». В ответ в ее глазах возникла мысль, которую он не смог распознать. «Что? — с опаской переспросил он. — Согласись, придумано классно. Когда подаем заявление?» «Свадьбы пока не будет, Саша», — сказала она. «Это почему? Я тебя люблю, я сделал предложение, ты согласилась, а теперь… почему?» — «Потому что ребеночек, Саша, в подарок не бывает. Ребеночек, Саша, вынашивается родителями вместе… А у тебя все как-то слишком легко». — «Свет, да что плохого-то в том, что легко? Разве лучше, чтобы было тяжело?» — «Я хотела, чтобы мы с тобой были самыми-самыми — не получается… Ты езжай, Саша. Работай и возвращайся. Как раз квартиру нашу достроят. Девять месяцев — маленький срок. И очень даже большой…» Зачем она добавила это, последнее? Что имела в виду? Саша сумрачно пожал плечами, с разговором завял, но обиду припрятал.

«Ни черта ты не смыслишь в женских мозгах, — подумал он, — Альберта рассекаешь много проще, чем Светку; но, признай, Санек, ты привязан к ней так сильно именно из-за такого ее непонимания тобой. Светка для тебя всегда была загадкой, она видит дальше, глубже, и в общении с ней ты, бывает, чувствуешь себя поверхностным легковесом. Злишься на нее, но знаешь, что без Светки тебе никуда, Светка друг и надежа, Светка прикроет от врагов и защитит от друзей, Светка сделает для тебя то, что раньше делала мать. Не хочет она сейчас в ЗАГС — уступи, не в печати дело, ты все равно никому свою женщину не отдашь».

На последний высочайший инструктаж его, как положено было традицией, направили в ЦК КПСС.

Старая площадь, серый царских времен монстр-дом, на фасаде которого, как на лбу избранника, было написано, что за долгие свои годы он привык, чтобы в нем обретала власть.

Стандартный подъезд под номером десять, отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС, Агитпроп, как удачно называли его в агентстве.

На входе — часовые, столкновение с непонятной, но высокой тайной.

Оружие опасно топорщилось в кобурах, и вглядывались в него с колючим подозрением, паспорт проверяли с желанием найти ошибку; сверяли по спискам, куда-то звонили и долго, и хмуро ждали ответа; наконец, с очевидным разочарованием, что еще один уцелел, жестко разрешили пройти.

Саша сделал шаг, второй и оглох, будто в уши ему вложили толстые ватные затычки. Белые арочные своды, белые колонны и глушившие звук красные ковровые дорожки сопровождали посетителя во всех возможных направлениях движения. «Ты попал в другую страну, другой мир», — первая мысль, что пришла Саше в голову; мысль, которая посещала каждого, кого, как шарик, закатывала сюда судьба. «Ты попал в будущее», — было его второй мыслью. «В будущее, которое ничем не отличается от прошлого», — такова была его самостоятельная третья мысль.

Не менее тишины удивило малолюдье. В коридорах грандиозного здания средоточия мыслей, идей, инициатив и безустанной работы он не встретил ни тени, ни человека; работники Агитпропа скрывались за высокими дореволюционного образца дверями и, не помня себя, трудились над нелегкими проблемами агитации и пропаганды перестройки.

Интеллектуальная мощь, кипевшая и множившаяся за этими дверями, еще на что-то годилась, думали они, дружно ошибались, но думать по-другому не умели.

Саша ступил в пространный прохладный кабинет, где за громоздким столом наблюдался некрупный, тихий, со старушечьим лицом человек, еле слышно назвавший себя Игорем Анатольевичем и предложивший ему кресло напротив.

Внешность ответственного деятеля была до такой степени обыденной, что отличить его на улице, стадионе или в булочной было бы совершенно невозможно, но партиец имел, очевидно, интеллект нерядовой и даже могучий. Сашу Сташевского восхитило, что за полчаса времени, уделенного ему на встречу, высокий чин ухитрился ни разу не назвать вещи своими именами — подслушивавший иностранный шпион ушел бы отсюда в крайнем раздражении. «В стране пребывания вы будете выполнять порученные вам обязанности в соответствии с задачами, которые осуществляет рекомендовавшая вас организация», — так на первой минуте была заявлена главная мысль инструктажа, она не получила далее смыслового развития, но виртуозно повторялась так и сяк на разные изобретательные лады.

«Существо, которое делает вид», — подумал о пропагандисте Саша и невольно сравнил его с деятельным Альбертом. И тотчас задал себе вопросы, которые не требовали ответа: «Неужели во всех кабинетах этого великолепного муравейника сидят и делают вид, что работают и приносят пользу, такие же виртуозы? Неужели ЦК так отличается от энергичного ГБ? И если это так, значит, в стране давно правит не ЦК, а понятно кто».

«Хорошо ли вы меня понимаете?» — спросил партиец, и Сташевский, поневоле включившийся в его столь важную — с надуванием щек и преувеличением собственного веса — игру в слова, весомо кивнул. «Хорошо ли вы ознакомлены со своими обязанностями?» — задал второй и, как оказалось, последний вопрос представитель Агитпропа, и Саша снова вполне сознательно кивнул и сказал решительное «да».