Отважный муж в минуты страха

Тараховский Святослав Э.

Пожал пропагандисту вялую, типа сыра, руку и с облегчившимся сердцем оказался на летней улице.

Жизнь распахивала объятия и гладила сердце.

Он действительно был уверен — так ему тогда казалось, — что совершенно сполна представляет себе непыльную работу в Тегеране.

«За все платит и все делает Москва — вот что самое главное для тебя, — вышагивая по Неглинной, думал он, — важно также то, что согласно штатному расписанию Бюро у тебя под началом будет десять штатных сотрудников — переводчики, экспедиторы, шоферы. Ежедневно по радио и телетайпам ты, то есть они, будут получать информацию из АПН, размножать ее на ротаторе и по твоей команде развозить такие информационные бюллетени местным министерствам, редакциям газет,

учебным заведениям и на телевидение — тоже не особо трудно, Санек, никаких для тебя проблем! Так же, как совсем будет не трудно, печатать в местной типографии, а потом организовывать по возможности подписку или распихивать во все доступные дыры советский журнал „Новости“, переводимый на месте, в Тегеране, на прекрасный персидский язык. Готовый макет журнала, фотографии и статьи для него приходят дважды в месяц диппочтой из агентства; статьи все те же, хорошо тебе знакомые, типа „Проверено временем“ или „Крепнет и развивается“ — ставь их и печатай журнал, Санек, классно! В общем, размножай, печатай, продвигай, распространяй, впендюривай темным иранцам правду о великой стране Советов! Чем больше московских материалов ты сумеешь протолкнуть в местную прессу, тем выше оценит твою работу правление АПН! Вот и всё! Вот и вся твоя нехитрая работа зав. Бюро; отлаженная система исправно булькала до тебя — не испортишь, будет работать при тебе и после тебя.

А какие плюсы, Санек! Знакомство со страной, ее людьми и культурой, контакты с дипломатами, приемы в посольстве, вино-водочные нагрузки, бассейн и теннис — корт и бассейн в посольстве, говорят, неплохие. Жаль, конечно, что Светка всего этого не увидит, что поделаешь, придется перебиваться одному. Зато за весь этот неподъемный труд, тебе, Сташевский, заплатят хорошие бабули, ребята за полгода в Иране запросто собирают на „Жигуля“! Но главное, Саня, самое главное ты забыл: в Иране ты уж точно отдохнешь от Альберта и ГБ, а через девять месяцев, когда вернешься, может, они вообще о тебе позабудут. Маловероятно, но вдруг? Все вокруг меняется с такой скоростью, так что не исключено, не исключено, старичок…»

17

Он сообщил об отъезде Макки.

Сперва не знал: стоит ли, но Альберт распорядился с нажимом: обязательно сообщите, и он подчинился. ГБ, видите ли, была интересна реакция иранской разведки, телодвижения, которые могут обозначиться по этому поводу. «Наивные, не знающие Востока люди, — подумал Сташевский. — Ничего вы, гэбисты, не увидите, ничего не услышите, на Востоке сети удачи закидываются легким, бесшумным касанием и с расчетом на далекое будущее».

Действительно. Никаких химических последствий известие о Сашиной командировке не вызвало. Аббас воспринял новость с холодным носом, спросил «когда?» и, узнав, что, наверное, скоро, очень просто и очень по-русски отозвался, что такое событие надо отметить.

«Надо, так надо», — решил Сташевский, и с ним согласился Альберт.

Отметили на следующий же день поединком на корте. Два друга, два противника, партнеры, разделенные границей сетки, объединенные общей теннисной страстью.

Саша был воодушевлен и легок, он порхал как бабочка, он жалил как пчела. Аббас был разгромлен, но нисколько по такому кошмарному поводу не расстроился, напротив, поздравив Сашу с победой, объявил, что праздник должен быть продолжен. «Где, как?» — поинтересовался Сташевский, но получил в ответ хитрую улыбку и распахнутую дверцу «Опеля».

«Интересно, куда он меня тащит?» — спросил себя Саша. Взглянул на безмолвный профиль иранца и неожиданно подумал о том, что интрига, заговор и тайна существуют единственно для любопытства тех, кто про это читает в книгах или смотрит в кино, но совсем не для тех, кто в этом участвует, рискует и гибнет.

В глазах разматывалась лента Садового кольца. Привычные дома, привычные «Жигули» и «Волги», привычные люди, частицей которых он был.

«Вези меня, восточный сфинкс, — думал, словно пел, Саша, — не в посольство же Ирана ты меня везешь, не в шиитский застенок. Я не боюсь, иностранец, я в Москве, за мной перестройка, родина, страна, за мной Альберт и ГБ». Подумал так и почувствовал себя очень сильным. Хотя хвост последней фразы несколько расстроил его, не тем, что пришел на ум, но тем, что воспроизвелся в нем автоматически. Значит, понял он, проникло, въелось, вросло в него то, что поначалу казалось таким чужеродным, не приживаемым, страшным. «Что сказал бы дед?» — мелькнуло в сознании и осталось без ответа.

А все же до дрожи хорошо было ему в этом мягком «Опеле» рядом с Аббасом; не потому, что тепл и чист был день, что классная была машина и что повержен был на корте иранец, но потому, что любую неприятность подавляла в нем сейчас одна большая огнедышащая радость: новая и обязательно удивительная жизнь в Иране, которая начнется через месяц — два.

«Куда мы едем?» — бодро спросил он Аббаса, но получил в ответ косую снисходительную улыбку.

«Молчишь? — весело и зло подумал Саша. — Отлично, перс. Я тоже буду молчать. Молчание есть самый красноречивый разговор. Топор, занесенный над головой, куда тревожней и страшней, чем тот же топор, сделавший свое дело. Так пишут в ваших умных восточных книгах. Молчи, и собеседника задушит змея любопытства. Скажешь слово — удушье испарится».

Его молчания хватило на следующие десять минут. Когда «Опель», подозрительно свернув с Садового, вырулил на Калининский и, промчавшись сотню метров, причалил к памятной «Метле», Саша развязал. Тайна обернулась огорчительной отгадкой.

«Ты куда меня привез?» — «Сюрприз». — «Но мы здесь уже были». — «Мне пришлось по вкусу здешнее меню».

«Здешнее меню, — про себя передразнил иранца Сташевский. — Знаю я, какое блюдо в нем тебе особенно понравилось». Однако подчинился, покинул машину и последовал за упругими ногами иранца. «Пожалуйста. Посидеть можно и здесь, — решил Саша. — Но без всяких прежних пирогов. Ни-ни. На хер, на хер, кричали пьяные гости».

Матриархат по-прежнему правил в ангаре «Метлы», и малочисленные мужики статистике не мешали.

Глазки, пальчики, сигаретки, гул. Ножки с причиндалами, выползавшие из мини-юбок.

По дневному времени девушек было поменее, чем в тот веселый вечер, но курили и охотились они с обычным вдохновением. На Аббаса и Александра сделали легавую стойку, но Саша, захватив свободный столик в углу заведения, демонстративно невежливо уселся к сообществу спиной. Аббас не возразил.

Взяли водки, сельдь, суховатые «киевские», застучали ножами и вилками — начали гулять.

Понятно, что не раз и не два осушили за Сашино назначение.

Само собой, выпили за теннис.

Договорились, что, когда Аббас вернется в Тегеран, их знакомство не прервется. «Теннис нам не простит», — сказал Саша, и Аббас пожал ему руку. «Вернусь, всем расскажу, что у меня хороший советский друг и партнер», — сказал Аббас. Саша кивнул и про себя прикинул, кому в первую очередь расскажет о нем Аббас. «В ВЕВАК он пойдет, куда же еще, в их органы безопасности. Впрочем, зачем туда ходить, когда он сам, скорее всего, сотрудник ВЕВАК. Давай, Аббасик, доложи своему начальству, я тоже кое-куда о тебе сообщу».

Аббас закинул тонкий вопрос о сути будущей Сашиной работы, но Саша не киксанул. Столько лет писавший о «крепнет и развивается» и об «испытано временем», он, не будь дурак, вскочил на привычного конька и, грамотно погоняя, выдал с него автоматную очередь, что главное в его работе — «укрепление взаимовыгодных связей и сотрудничества между народами двух наших стран». Аббаса передернуло, но жив остался. Саша порадовался: подкоп к такому его ответу был невозможен.

Короче, праздник развивался вполне нормально: мужчины пили, пьянели и вели беседу, невеликую по смыслу, оживляемую мимикой и темпераментными мужскими жестами.