Отверженная невеста
Шрифт:
— Уж больно характеры у обоих ершистые.
— Ершистые не ершистые, а только с девочкой не надо бы так строго, — покачала она головой.
— Как же не быть строгим, помилуйте, — возмутился граф, — когда она руками машет, как ветряная мельница или торговка на овощном рынке! Ее в обществе нельзя будет показать без сраму.
— А вы, батюшка, об обществе-то поменьше сокрушайтесь, а о дочери побольше! — осторожно посоветовала Евлампия. — Дочка почти год дома не была, а родной отец сразу ей замечания начал делать… Обидно ей, чай, голубке, ребенок ведь еще малый… Пойду-ка я к ней, утешу, коли позволите.
— Ступайте, — не стал противиться Обольянинов. Когда
— Какие там деньги, батюшка, — улыбнулась она, — послал бы им Господь согласие, а не вражду!
Но согласие между Глебом и Каталиной не наступало, вопреки всем усилиям Евлампии, и отношения детей все более напоминали вражду. Когда девочка узнала, что комната, в которой прежде проходили ее уроки танцев, отдана «грубияну» под лабораторию, она бросилась к отцу со слезами.
— Если хочешь дальше брать уроки, — утешал дочку граф, гладя ее смолистые кудри, — займи большую залу. А желаешь, устроим бал в твою честь?!
— Пока он здесь, мне не будет никакой радости от балов! — Каталина вырвалась из объятий отца и взмолилась: — Папенька, выгоните его! Выгоните, ради Бога!
В ней говорила настоящая, ничем не прикрытая ревность. Не знавшая материнской ласки девочка испытывала крайнюю нужду в родительской любви. Вторжение на ее территорию чужака причиняло Каталине острую душевную муку. Она больше не выходила ни к завтраку, ни к обеду, ни к ужину. Еду ей приносили прямо в комнату. Узнав расписание дня Глеба, она старалась гулять в саду в другое время, чтобы не общаться с ним. Но совсем избежать встреч с «грубияном», живя с ним под одной крышей, она все же не могла. При случайных столкновениях Глеб приветствовал девочку едва заметным кивком головы. Лицо его при этом оставалось неподвижным, как восковая маска, во взгляде сквозила насмешка. Каталина отворачивалась, внутренне содрогаясь.
Как-то ночью, уже перед самым отъездом в Париж, она решила пробраться в лабораторию Глеба, перебить ему все склянки с препаратами, изорвать в клочья дорогие книги, одним словом, устроить погром. Каталина порывистым движением повернула дверную ручку, уверенная в том, что в столь поздний час зала пуста. Однако, открыв дверь шире, девочка увидела в дальнем конце лаборатории тускло мерцавшую свечу и в ее свете различила силуэт человека, сидящего в кресле. Она поспешила задуть свою свечку и хотела было уже бежать к себе, когда ее остановил строгий, негромкий голос отца, прорезавший ночную тишину:
— Постой, Кати, не убегай! Пойди-ка сюда!
Она подошла к нему с высоко поднятой головой и с сильно бьющимся сердцем:
— Я… заглянула сюда, чтобы… Чтобы…
— Не придумывай объяснений, Кати, я ведь слишком хорошо тебя знаю! Нетрудно догадаться, — усмехнулся граф, — что ты тайком явилась сюда, чтобы навести порядок, вытереть пыль в шкафах…
— Вы издеваетесь надо мной? — Каталина готова была расплакаться, но граф вовремя смягчил тон.
— Кати, дорогая, ты напрасно ревнуешь меня к Глебу. Мне есть кого любить, и это ты, ты одна! — Вымолвив эти слова, он залюбовался просиявшим лицом девочки. — А этот неприветливый молодой человек находится здесь по очень важной причине, и я тебе ее, так и быть, сообщу, чтобы ты напрасно не страдала!
Граф встал с кресла, взял Каталину за руки и усадил на свое место. Сопровождаемый любопытным взглядом дочери, он принялся зажигать свечи в канделябрах и подсвечниках. Вскоре сделалось светло, как днем, и Каталина обнаружила, что сидит напротив красивого готического буфета с тремя витражными дверцами. Рисунки витражей были выполнены на излюбленные средневековые сюжеты: избиение младенцев царем Иродом, бегство Иосифа и Марии в Египет и, наконец, Рождество Иисуса и поклонение волхвов. Граф отпер маленьким ключиком первую дверцу, и девочка убедилась, что это отделение буфета пусто, если не считать бутылки из бледно-розового резного стекла. Каталина поднялась с кресла, чтобы поближе разглядеть необычную бутылку. Ее горлышко покрывал толстый слой кроваво-красного сургуча. На красивой, зеленой с золотом этикетке был изображен старик-лодочник, перевозящий в ладье странных, прозрачных, будто стеклянных людей. Надпись на латыни гласила: «Анисовый ад».
— Что это? — завороженно прошептала она.
— Это яд, — также вполголоса ответил граф, — медленнодействующий, ужасный яд.
— Зачем он тебе?
— Меня однажды отравили этим ядом, — продолжал отец, словно не услышав вопроса, — и я бы отдал Богу душу, если бы не один удивительно умный мальчик…
— Глеб? — мгновенно догадалась Каталина.
— Вот-вот, он. Его мать убили этим ядом, его тоже постепенно травили, сводили в могилу… Но этот юный гений, в ту пору всего шести лет от роду, нашел в библиотеке старинный фолиант о ядах. Он не только сумел разобраться в латыни и химических формулах, но и собственноручно приготовил противоядие.
— Да как же он сумел?! Не может этого быть! — не поверила Каталина. — Ему наверняка помогал кто-то…
— В том-то и дело, что нет, — с восхищением произнес Обольянинов. — Мальчик до всего дошел самостоятельно, потому что хотел жить, мечтал отомстить за мать. Жажда жизни и жажда мести — вот две великие силы, Кати, позволяющие преодолеть самые трудные препятствия.
Он обнял дочь и ласково прижался щекой к ее щеке.
— Но почему этот яд хранится в нашем доме? — Она опасливо покосилась на бутылку в буфете.
— Я хочу с помощью Глеба создать коллекцию самых разнообразных ядов.
— Зачем, папа?!
— Довольно странная прихоть, согласен с тобой, голубка, — граф нежно провел ладонью по ее волосам, — но это МОЯ прихоть, и она не подлежит обсуждению. К слову, я знавал одного чудака, который коллекционировал ночные горшки…
— Сколько же понадобится времени, чтобы изготовить для тебя эти противные яды?! А если Глеб поселится здесь навсегда?! — с ужасом воскликнула Каталина.
— Это пустые страхи, и вопросы тоже пустые, — строго проговорил отец. — Ты не должна ревновать к нему. Я не навязываю тебе Глеба в качестве брата, не думай, что обязана его любить. Он мне не приемный сын. Надо относиться к нему как к домашнему ювелиру, художнику, сапожнику, черт возьми, но не более того!
— Хорошо, отец. — Каталина вздохнула наконец полной грудью и со слезами в голосе пообещала: — Я исправлюсь…
На следующее утро, в день отъезда, она поднялась ни свет ни заря и вошла в комнату Глеба, когда он еще спал. Каталина дернула мальчика за плечо. Тот широко раскрыл глаза, спросонья не сразу узнав незваную гостью.
— Я уезжаю, — отрывисто сказала она, — пришла попрощаться.
— Прощай, — по инерции произнес Глеб, все еще сомневаясь, не во сне ли это происходит.
— Отец рассказал мне, как ты спас ему жизнь. Спасибо тебе… — Каталина накрыла ладонью его руку и крепко сжала пальцы. В ее огромных черных глазах заблестели готовые пролиться слезы. — Не обижайся на меня, хорошо? У меня тоже нет матери, я знаю, каково это…