Отверженная невеста
Шрифт:
О том, что шеф переведет его в Третью экспедицию, Дмитрий Антонович уже догадывался и сам. После того как он неожиданно получил от доктора Роше, брата певицы Казарини, ценнейший список французских шпионов и арестовал дворецкого Венсенна, повышение было очевидно.
— Оно и лучше, ваше превосходительство, что этот гусь сам плывет в наши руки, — высказал свое мнение Савельев. — Так проще будет свернуть его слишком гибкую шею…
— Вы так считаете? — прищурился Бенкендорф. — А за собственную шею не опасаетесь? Обольянинов опытный, изворотливый и, главное, безжалостный шпион.
— Так ведь и я не лыком шит. Сегодня мне довелось узнать о его истинных намерениях…
— От кого? — перебил шеф жандармов.
— Все от того же доктора Роше, брата певицы Казарини.
— Ему известно, чем должна закончиться вся эта обольяниновская увертюра? — удивился Бенкендорф.
— Мало того, он сам играет в ней первую скрипку.
— Он? Не певица?
Савельев покачал головой.
— Так откройте мне этот секрет, если он вам действительно известен! — нетерпеливо приказал начальник.
— Все должно увенчаться кражей документов из вашего личного сейфа и вашим… — Статский советник сделал паузу, чтобы перевести дыхание.
— …физическим устранением? — закончил за него фразу Бенкендорф и насмешливо продолжил: — Какой же способ он избрал? Меня это крайне интересует!
— Яд.
Савельев не увидел в глазах начальника ни страха, ни удивления. Заложив руки за спину, тот молча мерил кабинет широкими шагами и вдруг остановился, раздраженно воскликнув:
— Что за болван этот Обольянинов! Какое самомнение у старого интригана! Он считает нас окончательными дураками? На важнейшее задание посылает двух неопытных юнцов, которые сами отдались нам в руки!
— Может, он рассчитывал на то, что неопытные юнцы ни в ком не вызовут подозрения? — предположил статский советник.
— Вот что, Савельев. — Бенкендорф снова подошел к нему вплотную и ткнул его пальцем в грудь. — Держите доктора Роше ближе к себе, ни в коем случае не упускайте из виду. Когда появится Обольянинов, не спешите, сразу его не трогайте. Надо еще выяснить, какие именно документы в моем сейфе интересуют этого проходимца.
Александр Христофорович вернулся за свой рабочий стол, отрывистым взмахом руки дав понять, что аудиенция окончена. Однако Савельев, обычно чутко улавливавший настроение начальника, не двигался с места.
— У вас еще что-то имеется ко мне? — поднял на него глаза Бенкендорф.
— Позвольте спросить, ваше превосходительство, — с запинкой произнес статский советник, — та белокурая дама, которая только что покинула ваш кабинет…
— А-а! — прищурившись, перебил начальник. — Обратили внимание? Красивая шельма! Мне она показалась знакомой. По-моему, из бывших актрисок, и когда-то гастролировала здесь с французской труппой. Нынче, представьте себе, виконтесса, вдова одного из благороднейших мужей Франции. Кстати, неплохо бы проверить, так ли это на самом деле. Ведь ее непременно хочет видеть у себя император. Вот что, друг мой, — обратился он к Дмитрию Антоновичу по-приятельски, — поручу-ка я вам и виконтессу тоже. Запросите сведения о ней у нашего консула в Париже.
— Как ее зовут?
— Элен де Гранси…
Савельев на ватных ногах вышел из кабинета начальника, сомнамбулой прошествовал через приемную, привычным путем добрался до своего кабинета. В коридоре его кто-то окликнул, но статский советник не расслышал. Усевшись за свой рабочий стол, он обхватил голову руками.
— Что с вами, Дмитрий Антонович? — склонился над ним испуганный Нахрапцев. — Вам плохо?
— Да, нехорошо что-то стало, — пробормотал Савельев. — Принеси-ка, голубчик, воды…
А когда помощник поспешно вышел, тихо застонал, морщась, как от зубной боли: «Элен де Гранси! Элен… Елена! Я не ошибся, это она! Елена Мещерская! Вне всяких сомнений…»
Глеб отчаянно скучал в Царском Селе, изнывая от безделья. Со дня приезда он еще ни разу не покидал стен дома, который они сняли с Каталиной. Выходить было некуда и незачем. Целыми днями молодой человек валялся на мягких диванных подушках, читая французские салонные романы, случайно обнаруженные в книжном шкафу. Чтение подобной ерунды не доставляло ему никакого удовольствия, но помогало убить время. Глеб перестал бриться, и его щеки покрылись рыжеватой щетиной. То была еще одна причина никуда не выходить — показаться в таком виде на улицу он не решился бы, потому что в России еще со времен Петра Первого бороды разрешалось носить только крестьянам да священникам. Вставал он поздно. Марселина приносила ему в комнату завтрак, а также газеты и журналы — самой различной степени свежести. Кроме «Санкт-Петербургских ведомостей», «Северной пчелы», «Телескопа» и «Сына Отечества», Глеб прочитывал еще парижскую «Этуаль», ультраправую монархическую газетенку. Не то чтобы его сильно интересовала политика, но с недавних пор он хотел находиться в курсе всех европейских событий. Как раз в «Этуаль» и была помещена статья об аристократах, бежавших на днях из Парижа в связи с июльскими событиями. Среди прочих имен указывались виконтесса Элен де Гранси и русский граф Семен Обольянинов, пожелавший вернуться на родину, в Россию.
Спустившись к обеду в столовую, довольно мрачную комнату, обставленную в елизаветинском духе, где за массивным столом из черного дерева его уже ждала Каталина, он первым делом положил перед девушкой «Этуаль»:
— Твой отец скоро пожалует к нам. Газета недельной давности. Судя по всему, со дня на день он прибудет сюда.
Каталина пробежала глазами статью и смяла дрожащими пальцами газетный лист:
— И зачем ты так поторопился расправиться с Венсенном? Он не успел предупредить отца.
— Ты могла бы сама написать ему в Париж, — возразил Глеб.
— Нет. Не могла. Он бы заподозрил самое худшее… Мы уже давно не состоим в переписке. — Девушка чуть не плакала.
Марселина внесла супницу и начала разливать душистый бульон с кореньями. Пока служанка не удалилась, молодые люди натянуто молчали.
— Отец погубит нас обоих, — прошептала Каталина, едва они снова остались одни.
— Я ведь предлагал тебе бежать, — напомнил Глеб. — Теперь, когда нет Венсенна, нас некому остановить…
— Меня останавливает опера, — покачала она головой. — Я не смогу спрятаться и гнить заживо в какой-нибудь щели, боясь высунуться, подать голос… Бросить петь, жить без сцены… Лучше уж умереть от яда!
— Все это только высокие слова… Посмотрю я, что ты скажешь, когда придет время принять этот самый яд! Не покажется ли тебе более заманчивым «гнить заживо в щели»?! Да только будет поздно что-то менять, сестрица…
— Ты лжешь, ты сам себе не веришь, а пытаешься обмануть меня! — с болезненной гримасой воскликнула девушка. — Ведь ты знаешь, что бесцельное существование хуже смерти, ты сам здесь медленно умираешь без врачебной практики, без своей лаборатории, без научных книг…