OUTSIDE

Ландауэр Исаак

Глава VII

Свет отключили, настало время отбоя, но Дима никак не мог заснуть. Размышляя о том, что привело его в столь неприветливые стены, не грезил о втором шансе и не жалел о содеянном. Повторись всё снова, он непременно сделал бы то же самое, вопреки здравому смыслу, законодательству и десяти заповедям. Вообще-то всякие там догматы он уважал, вёл тихий, бесконфликтный образ жизни, разве что вступился пару раз за девушку в тёмном переулке, но последние годы в Москве и это сделалось почти историей: всюду понавешали камер наблюдения, по дворам сновали милицейские патрули на новеньких ситроенах, и правонарушения спешно переместились в область дорожных разборок на тему – кто кого подрезал да кто кому не уступил. Замок на железной двери – снаружи, как символ отсутствия свободы передвижения, – мало его занимал. Волновало другое, до смешного мелкое, неприятности сугубо бытового плана: не «позаимствуют» ли хозяева квартиры его дорогой инструмент в счёт уплаты причитающейся арендной платы, что станет с наработанной годами клиентской базой, когда замолкнет надолго его телефон, и куда он вернётся, когда всё это кончится.

Главный

вопрос: что станет с его Милой – Дима гнал от себя как безусловно преждевременный, хитрая уловка, которая пока что работала; ведь по совести, единственное, чем страшила его перспектива сурового наказание, была вероятность потерять её. Уже почти месяц он пытался набраться смелости написать ей письмо, где наконец-то признаться во всём, и даже набросал вполне пригодный черновик, но переписать набело и, тем более, отправить – не смел. Ждать, надеяться такая девушка явно не станет, у неё довольно занятий поинтереснее, равно как и ухажёров не за решёткой, но и молчать дальше было невыносимо. Разум подсказывал дождаться решения суда, когда участь его, наконец, прояснится и, следовательно, пропадёт, быть может, и сама надежда быть когда-либо с ней рядом. От подобной перспективы веяло каким-то совсем уж могильным холодом, но в то же время и желанной определённостью. Ведь в глубине души он давно смирился с тем, что бесценное сокровище никогда ему не достанется, и гораздо большей пыткой было бы ежедневно находиться с ней рядом, каждое мгновение, с каждым вздохом осознавая это всё отчетливее. Ведь он лишь жалкий штукатур, чей жизненный путь уже определён, и с годами ему вряд ли удастся вырваться из порочного круга обыденности, а она… она божественно прекрасна, один её запах сводит с ума, а её редкие случайные прикосновения останутся в его памяти навечно. К несчастью, Диме не удалось пройти заочную школу чувственности от Пэппи Длинный Чулок до Стендаля, чтобы задуматься о никчёмности собственных претензий на поэтическую возвышенность чувств, ужаснуться банальности переживаний, испугаться, удивиться и пережить ещё кучу эмоций, дабы прийти к единственно верной – смеху. Потому что его страсть оказалась не более чем смешной, и лишь в здоровой иронии содержалось доступное средство излечения, но панацее суждено было остаться невостребованной.

Караульный, шаркая, прошёл в конец коридора, и звук удаляющихся шагов напомнил Диме о необходимости хоть немного вздремнуть – подъём был уже близко. Не то чтобы ему так уж нужна была эта бодрость, грядущий день из приятных эмоций обещал разве что прогулку, недолгое хождение по кругу плюс возможность взглянуть на решётчатое небо, но и это тоже немало. Его мир остался прежним: то же непропорциональное сочетание положительных, нейтральных и отрицательных эмоций, разве что для сильного приятного переживания теперь достаточно было увидеть луч солнца или найти в баланде кусок подозрительной субстанции, что после тщательного всестороннего анализа оказывался-таки действительно мясом. С каким замиранием сердца исследовал он такие вот находки, стряхивая с объекта исследования переваренную, местами гнилую капусту, подносил к свету, рассматривал, надеялся и верил. Результат, соответственно, определял настроение на весь оставшийся день, как всего несколько месяцев назад то же определялось числом бесценных секунд, проведённых наедине с нею в тесноте их общего предбанника, куда он специально затащил велосипед и несколько упаковок напольной плитки, чтобы, протискиваясь в нагромождениях хлама, как бы случайно дотрагиваться до прекраснейшего на свете создания. С тем же успехом он мог бы, затаив дыхание, следить за поведением частиц в адронном коллайдере, готовясь открыть миру очередную ненужную истину или, рискуя жизнью, прививать африканских детей от полиомиелита – бесчисленное множество результатов при общности мотивации. Кусок белковой массы в жидкой похлёбке и вопль наблюдателя: «Земля», доносящийся с грот-мачты «Санта-Марии», дарили подозрительно схожие ощущения, и стоило ли в таком случае тащиться открывать далёкий континент. Несмотря на жестокость, с которой благородные конкистадоры насаждали в шестнадцатом веке европейскую культуру, Дмитрию нравилась эта часть мировой истории, и он собирался уже добавить к перечню образов красивого решительного идальго, отправившегося к чёрту на кулички за мечтой о туго набитом кошельке, когда заключение в СИЗО лишило его доступа к информации, без которой детально продумать нового героя не представлялось возможным. Конечно, можно было и пожертвовать исторической справедливостью ради эффектной выдумки, но в таком случае получилась бы уже не фантазия, а самая обыкновенная сказка – компромисс совершенно, очевидно и безусловно не приемлемый. Тюремные правила запрещали пользование мобильными телефонами, хотя многие, он знал, каким-то образом – впрочем, известно, каким, успешно обзавелись полезным девайсом и потому вовсю наслаждались связью с внешним миром. Бесценный канал существовал, по большей части, для переписки в социальных сетях и заочного романтического ухаживания за наиболее доверчивыми представительницами молодёжи с тем, чтобы по выходу на свободу тут же приступить к основной фазе отношений. Столь бездарное использование хранилища человеческих знаний искренне удивляло, но музыку традиционно заказывал тот, кто имел возможность платить, а одинокий бессемейный мастер по ремонту квартир к таковым явно не принадлежал.

Рассвет застал его за диалогом Игоря с новым клиентом. Последний был достаточно наблюдательным, чтобы заметить на руке продавца часы куда дороже его собственных, и потому тон покупателя был подчёркнуто уважительным.

– И кто же тот кудесник, что отвечает тут за закупки?

– Кудесников, к сожалению, нет, – Игорь как всегда обаятельно улыбнулся. – Есть только я. Приземляюсь, к примеру, в Марселе, беру машину напрокат и – вперёд колесить по просторам: от Прованса и на запад, чтобы, подобно нашим предкам из

недалёкого прошлого, остановиться только у самого океана. Правда, Атлантического. Ну так я же и не диктатуру пролетариата насаждаю.

– А как, если не секрет, с доставкой? Не подумайте чего, всего лишь простое любопытство.

– Ну, если простое, то отчего бы и не рассказать. Подсовываю крупным поставщикам, что гоняют фуры через границу, у них всё равно идёт оплата – как официальная, так и нет, с машины, а акцизных марок идёт на заявленное количество. Так что законность на высоте: государство не в убытке, все довольны.

– И дело прибыльное? Конкуренция ведь большая.

– Вы, никак, хотите число тех конкурентов пополнить, – Игорь снова раздвинул уголки рта, давая понять, что шутит. У него имелся целый калейдоскоп улыбок, B2B научил его демонстрировать клиентам на переговорах всю палитру верноподданнических чувств, так что одной мимикой он уже при случае мог, наверное, озвучить и подробное ценовое предложение. – Это, конечно, пожалуйста, рынка на всех хватит. У нас же как: берут, шо подороже да пошикарнее, банально сверяясь с графиком меллезимов, вот и вся тактика. Про стратегию уж и не говорю. А вино нужно обновлять ежегодно, каждую осень отправляться на поиски и пить, пить до буквально посинения, чтобы по возвращению всерьёз тянуло полежать недельку-другую под капельницей. Вину достаточно пару лет, чтобы существенно изменить свойства, и чаще не в лучшую сторону. То есть, всяких там благородных оттенков и послевкусиев, конечно, прибавится, но вкус и, главное, опьянение, будет уже другим. Его нужно пить здесь и сейчас, это гимн настоящему, единственному богу, которому стоит молиться, и хранят его только недалёкие, ленивые или дураки. Возьмём этот Пессак, – Игорь достал откуда-то из-под полы бутылку, – напиток исключительный по свойствам, хотя бы и вкус достаточно посредственный: через два года ему стукнет десять, и тогда он превратится в кисловатую дребедень с претензией на аристократичность, но в данный момент гарантирует незабываемые ощущения от процесса. Рекомендую. Тем более, что и цена приемлемая.

– Более чем. А что же тогда будет, если выбрать подороже?

– Примерно то же самое.

– Извините, не понял. В таком случае, зачем переплачивать – ведь в пять раз дороже.

– Исключительно для тех, кто может себе позволить. В этом холодильнике, – Игорь, не глядя, махнул рукой вправо, – вино, скажем так, категории х. Отменное и, для подобного качества в границах нашей доблестной отчизны, весьма недорогое. То, что слева, будет лучше, скажем так, на треть, в лучшем, если уж баснословно повезёт, случае – наполовину. Но, когда денег у человека достаточно, он охотно переплатит за эти проценты и гораздо больше. Сам не пробовал, но, думаю, если прибавить к этой категории ещё десятую часть, поверьте, и без того незабываемых ощущений, то цена легко перевалит за тысячу евро уже в закупке, и, тем не менее, желающие найдутся в избытке. Здесь нет места привычной экономике, всякому там спросу и предложению. Это законы для гамбургеров, а в этих бутылках – концентрированное счастье.

– И вам нравится это счастье людям дарить?

– Мне нравится отдушина. Когда основной бизнес – это вечные тендеры, базарные склоки со временем надоедают. Здесь я перед клиентом не голый, он не может выкручивать мне руки, говоря, что вот там – дешевле, а вот здесь ему предлагают откат. В этих стенах – «оставь надежду, всяк сюда входящий», иными словами, засунь себе в задницу – это я не лично вам, конечно, – свою математику, бери с полки – бери, а не выбирай, порцию эйфории и дуй наслаждаться жизнью. Я хозяин Суэцкого канала, понимаете: хочешь – иди вот туда и плати, не хочешь – дуй через всю Африку. Мечта любого бизнесмена.

– Надо думать, бывало и так, что особенно настырных и требовательных покупателей взашей выставляли?

– Нет. К требовательным у меня претензий нет, меня раздражают знатоки. В такого размера кавычках, что удивляешься, как в дверь проходят. Этих – да, деликатно прошу вверенное помещение покинуть, они обо мне потом всякую дрянь в сети пишут. Что поделать, самый уязвимый народ эти наши подчёркнуто интеллигентные псевдо-интеллектуалы. Особенно, если с бабой.

– Всё же думаю, – улыбнулся уже покупатель, – положительных отзывов много больше.

– Вот сразу видно, что вы у нас в первый раз. Ни одного. Какой дурак станет рекламировать подобное место. Тут – чем меньше народу знает, тем лучше: ассортимент целее и закорючки на ценниках стабильнее. За то и люблю сие милое детище – моё личное надругательство над законами рыночной экономики, моя ей личная месть.

– Потрепала?

– Было дело, но уже, к счастью, далёкое прошлое. Однако за преждевременные, хотя и редкие, – скосив взгляд в сторону зеркала, добавил Игорь, – седые волосы с судьбой никогда посчитаться не поздно, как вы считаете?

– Всецело поддерживаю, – спешно перенимая тон разговора, ответствовал покупатель. Глеб был москвич из приезжих, дослужившийся до участвовавшего в прибылях управляющего рестораном, и лично приехал осмотреть лавку, где один постоянный и желанный гость их весьма недешёвого заведения регулярно закупался вином, которое ему одному было дозволено приносить с собой. Выдуманного по такому случаю пробочного сбора с лихвой достало бы на лучших представителей их коллекции итальянцев, но клиент был неумолим. Разгадкой этой тайны и занимался теперь опытный ресторатор, который больше всего ценил собственную репутацию знатока всего лучшего в мире алкоголя и гастрономии. Стоявший за прилавком был ему хорошо знаком – редкий, но запоминающийся тип пресыщенного фанатика, если подобное сочетание слов вообще уместно, но ничего лучше он придумать не мог. Такой находит себе увлечение под стать – не горные лыжи или что-нибудь другое нарочито экстремальное, но нечто, отвечающее потребностям натуры, отражающее философию, подобно тому, как художник стремится выразить собственное мировоззрение на холсте – Глебу было свойственно выдавать желаемое за действительное. – Однако вы избрали, – он уловил страсть нового знакомого к слегка вычурной речи, – весьма оригинальный способ.