OUTSIDE
Шрифт:
Глава III
Открыв глаза, он обнаружил себя в маленьком помещении, сразу, хотя и находился спиной к двери, опытным взглядом сидельца определив, что это не камера. Напротив сидел кто-то очень знакомый, его губы шевелились, но звука не было. Постепенно, однако, громкость возвращалась, и вот уже он мог различить вдалеке, будто эхо, готовые составиться в предложения слова.
– Митя, – тряс его за руку старый приятель и, по совместительству, призванный дворовый интеллигент-алкоголик по прозвищу Асат, – пожалуйста, очнись. Не делай этого, не уходи насовсем.
– Как ты сюда вообще попал?
– Меня пригласили, точнее, повесткой потребовали явиться в качестве свидетеля. Передал им, как есть: что ты был трезв и отправился в деревню за молоком, то бишь – случайность это и ничего
– Ты правду говоришь? Я не обижусь – понимаю, что это больно.
– Пряник, дорогой, – будто специально назвал он его именем из недавнего, хотя теперь казалось никогда и не существовавшего, прошлого, – я их никого не боюсь. Что они могут сделать? Мне, который всякую минуту способен разогнать эту нечисть, прочесть им – не молитву, но «Илиаду». Чего мне бояться? В мире, где есть место подобным шедеврам, материя не может быть единственной реальностью, так что пусть хоть все до единого рёбра переломают, наплевать. Я это читал, и я это прочувствовал – да неужели же после такого может быть страшно умереть?! Смех, да и только. Мне их по-своему жаль, они как бесплотные духи, только без души – мираж, тень, и ничего более.
– Верю и благодарю. Что нового? – спросил Митя, желая перевести тему.
– Моя вернулась, – прослезился от одного упоминания о возлюбленной Асат. – Какое это всё-таки счастье – обнять её и в ней раствориться. Право иметь на это. Для этого, правда, всё-таки пришлось переоформить на неё собственность. Иначе всё вышло бы, как ты и предрёк – вот уже чего действительно боюсь. Говорят, страсть должна быть агрессией, стремлением завоевать. Иначе это всего лишь мимолётный эпизод владения. Я знаю, но по-другому не могу. Года два ещё, думаю, протяну: покуда она меня в сырую деревенскую хибару не отвезёт пьяного. Последний приют, одиночество и тоска, но понимаю, что нужно именно так. Иначе, день ушедший, чем ты наполнен? Морем, солнцем и радостью. Я спрашиваю, чем он наполнен… Не хочу. Я бы мог сейчас вот с коленей встать и в две недели заставить себя боготворить. Но я её люблю. И поэтому буду молиться ей сам. Впрочем, мы здесь не за этим. Вижу, ты совсем оторвался. Мить, я прекрасно понимаю, там хорошо, но дорога-то в один конец. Действительность и так не ахти как притягательна, а в том чудесном месте, где тебе предстоит провести следующие лет, эдак, десять, она вообще отвратительна. Туда вернуться ты уж точно не захочешь.
– Чем же это плохо?
– По сути, ничем – для меня. Но тот, кто сейчас передо мной, не слишком ли ещё молод? Так уж ли ты уверен, что ничего тебя здесь не держит? Ведь это же – конец.
– Смерть, – тихо, самому себе отвечал Митя. – Ты должен с ней свыкнуться. Она везде, на каждом шагу – ведь каждый вздох приближает финал. И пока её не принял – не полюбил, ты никогда не будешь свободным.
– Вижу, дело плохо. Только и я ведь не один, Максимка вызвался сопровождать.
– Этот-то зачем?
– А вот ты его и спроси, – грустно улыбнувшись, Асат попросил охранника впустить нового посетителя.
Максимка – так, то ли ласково, то ли унизительно, наряду с Максюшей его называли во дворе. С тех пор, как ненароком совершил однажды величайший подвиг, хоть не физически, но духовно возмужал. В глазах заблестела уверенность, спокойное ощущение силы, хотя более ни на кого с тех пор не жаловался – пройденный этап, покорённая вершина, масштаб уже не тот. Долго раздумывал, чему лучше всего посвятить обновлённого себя и выбрал стезю антифашиста. Занятие в стране, где кухонные откровения не обходятся без «понаехали тут» и «проклятых чурок», весьма неблагодарное, но юный герой не искал теперь лёгких путей. Успел даже поучаствовать в одной акции, хотя и не слишком удачной – матёрый спортивного телосложения враг в высоких армейских ботинках оказался проворнее яростных, но всё же тщедушных интеллектуалов, и навалял им порядком. Хотя среди них тоже попадались типичные бойцы, коротко стриженные немногословные ребята за метр восемьдесят, всем своим видом словно говорящие, что толерантность порой может запросто оказаться дороже жизни. Такие могли не по одному разу переходить в стан врага и обратно, движимые личными интересами, но без них, как ни крути, вся претензия на
– Дим, тут такое дело, и не знаю, как начать.
– Уж как-нибудь, – последовала дежурная фраза, хотя собеседник тут же сжался от напряжения – Митя умел предчувствовать боль.
– Так получилось. Ты же всё равно на неё всерьёз не рассчитывал…
– В чём вообще дело? – впрочем, он прекрасно уже знал – в ком.
– Милка… Мы с ней… Пойми, отсюда ты не скоро выйдешь, да и она всё равно никогда не свяжется с уголовником. Нерушимые принципы, чистоплотность совести, отрезвляющий эффект морали, – он явно с трудом вспоминал заученные перед встречей корявые определения, надо полагать, рождённые по случаю разбушевавшимся интеллектом новой подруги.
– Я понял, – спокойно прервал Митя потуги хорошо выдрессированного мозга, – теперь можешь идти.
– Да… нет, я ведь не только для этого. Если какая помощь нужна…
– За меня отсидеть?
– Почему сразу так. Да и потом… Не думаю, чтобы имелась подобная законодательная практика, – снова поморщившись от напряжения, вздохнул облегчённо Максюша. – Раз ты не хочешь продолжать разговор, – нашёл он подходящий предлог, – я, наверное, лучше пойду. Дел, к тому же, очень много, а тут целых полдня на одну дорогу истратил.
– Ехать сюда два часа, – в этом явно не было смысла, но Митя отчего-то не хотел его сразу отпускать. Так сын весь путь на кладбище держится за гроб с телом отца: бессмысленная, тщетная попытка удержать давно оборвавшуюся нить, но какой любящий человек откажет себе в иллюзии. – Впрочем, для кого-то и это, надо полагать, изрядный подвиг.
– Зря ты так, – выдал Максик заранее подготовленный универсальный призыв к отступлению, тут же засобирался, показательно шаря глазами по столу, будто адвокат, стремящийся не забыть у клиента важные документы, – я ведь по-человечески хотел. Мог бы и вовсе не приходить.
– Испугался ты, милый друг, что, отмотав срок, первым делом раскрою и тебе череп. Вот где твоя человечность. Молодец, хвалю – мыслишь стратегически, хороший, надо думать, выйдет супруг, тем паче, что покладистый. Удобный, к тому же, родители ведь старые. Уже придумали, куда их на пенсию отправить? Свежий деревенский воздух да свой огород куда как полезнее на излёте честно прожитой жизни, так ведь? Зачем, собственно, всё это медобслуживание и прочие напасти большого города: наш девиз – профилактика, а не лечение. А чтобы и климат потеплее, то отправить сразу подальше, эдак в Воронежскую губернию: лесостепь, грибы-ягоды в избытке, дружественное местное население, близость крупного областного центра, драмтеатр, музыкальный ансамбль имени областной администрации – одни кругом плюсы.
– Мы так далеко не думали, – промямлил будущий семьянин.
– А стоило бы, – рявкнул Митя, – иначе разочаруется в тебе зазноба, найдёт себе другого – посообразительнее. Давай, не тушуйся, выложи ей на стол давно как бы назревшее предложение, заслужи благодарность. Надо быть решительнее, дорогой товарищ, время сейчас тяжёлое, квадратные метры в цене, надо, – он продолжал говорить, толком не понимая, что, лишь бы ещё на секунду удержать, не дать навеки покинуть его последнее реальное напоминание о давно уже нереальном чувстве, – ты мужчина, понимаешь, твоё дело – рубить сплеча, зарабатывая очки благополучия семейного очага. И чтобы никакой жалости, ни капли сомнения, ни грамма сожаления, ничего. Рви, круши, но действуй, а по части эволюции чистоплотной совести Мила непременно поможет. В этом смысле она хорошая баба, здравомыслящая, без лишних во всякий исторический период белых перчаток. Огонь, настоящая женщина – такая мразь, что дурно неподготовленному человеку может сделаться. Как выйду, обоих вас зарежу, а высерков в детский дом сдам, – чувствуя приближение рыданий, спешил заглушить их яростью. – Ни за что не пожалею, так отыграюсь.