Овидий в изгнании
Шрифт:
— Ты зачем про это на ночь рассказал, — меланхолически сказал средний сантехник. — При моей впечатлительности, она мне обязательно приснится, в простом, но изящном платье, держа в одной руке мытое яблоко, а в другой насосную завертку. А утром я буду ни на что не годен.
— Когда же снег, — промолвил старший сантехник, стоявший у окна. Никто на это не ответил. — Сань, — повернулся он, — вот Татьяне выпало на третье в ночь, это какое число, по-нашему?
— Плюс двенадцать дней, — подсчитал младший сантехник, — с четырнадцатого на
— Это, стало быть, в понедельник утром.
— Значит, так.
— Как думаешь, выпадет?
— Я думаю, нет. Там же литература, — пояснил он свое мнение, — а тут что. Не выпадет.
— И по прогнозу сказали, что нет, — вздохнул старший сантехник, отходя от окна.
— Мужики, мне же Ясновид дал свою вторую главу, — вспомнил младший сантехник и полез искать, куда дел блокнот. — Романа своего. Вот, нашел; читать, что ли?
— Давай, — сказали ему с умеренной надеждой.
ГЛАВА ВТОРАЯ. СТУПЕНЯМИ В ПРОПАСТЬ
Мне стоит войти в этот бор, затянувшийся ржавью,
Чтоб тотчас почуять, как чуют походку чужого:
Лихим ли добытчиком, зверем иль древнею навью,
Но злобою полон мой путь, и не сыщешь иного.
Себя осмотрю я, пока руки-ноги на месте,
Себя я запомню, чтоб было о чем на досуге
Под хлопанье зимнего ветра по кровельной жести
Рассказывать внукам, и сыну, и верной супруге.
Но нет, не судилось стареть мне под кровлей своею,
Супругу ласкать и младенцев качать на коленях:
Быть может, есть Радость на свете — я спорить не смею:
Но я далеко, и по пояс в кровавой я пене.
— Посмотри, Семен, кому ты фановые трубы чинишь, — сказал средний, — это же свежий Пушкин народился. Народился, окрестился.
— Что это, он весь из стихов? — тревожно спросил старший.
— Нет, это вроде краткого содержания, чтобы знать, чего бояться, — успокоил младший. — Дальше только прозой. Другого пути нет.
Сумерки загустевали. На фоне темнеющего неба угрюмой кромкой прорезались верхи бора. Лесное озеро, на краю которого он решил наконец остановиться, влажно плескало в острые камыши. Выдропуск присел под молодым дубом, устало вытянув гудящие ноги. Остро пахнуло запоздалой ржанкой, и крупный лабардан ушел под воду с тяжелым, мягким плеском.
Подумав, что пора ему браться за дело, он заставил себя отрезветь от накатывающего сна и сжал теплый амулет Нетопыря. «Двумя руками, — сказал ему Энгельрих. — Твое тело должно замкнуться с его помощью в кольцо, иначе твоя сила бесплодно уйдет в воздух или землю. Вот так». Он показал ему, как пальцы должны входить в хитрые скважины амулета. Спасибо, мудрец, с пренебрежением подумал тогда Выдропуск. Мне хватает знать, как пальцам на топоре держаться. Ан, выходит, зря подумал.
Это был не простой амулет Нетопыря, какой можно за небольшие деньги купить у любого гостинника, приторговывающего щепетильным товаром, а особенный, редкостный. Выдропуску на своем веку довелось встретить лишь трех человек, владевших таким, и третий был тот, у кого он снял этот амулет с шеи, убив его в бою. У западных вофернов, которым больше известен этот талисман, — говорят, они-то и производили такие в Перводревности — его называют Зрящий Кожан, дорожа им пуще глаза за то, что не снашивается, как обычные амулеты, и хлебным вином его то и дело протирать не требуется.
Сначала не было ничего. Перед закрытыми глазами стояла обычная снотворная темь, взвихряемая где-то на окраинах шелестящим хаосом. Потом, словно спустившись в погреб и привыкая к темноте, он разглядел очертания своих рук, накрепко зажавших амулет. Перед ним стали мутно вырисовываться предметы. Он стоял перед обшитыми железом, прочно замкнутыми вратами, верхи которых уходили в клубящийся туман. Видевший это впервые, он сумел оценить остроумие людей, окрестивших это сооружение Славуронов Прикалиточек. Он припал к вратам ухом — ни шороха не слышалось за ними. Он ударил в кольцо. Гул прошел по дубовым доскам.
«Скажи Ясак, кто бы ты ни был», — утробно ответили ему врата.
С Ясаком у Выдропуска проблем не возникло. Мало кто не знал, как часто Славурон бахвалится своим боевым кличем «Мокой! Мокой за стропила Славурона!» Мокой, морская гиена с бессмысленно-агатовыми глазами, был чтимым зверем у его предков, изображавших его на своей хоругви и вытесывавших из сосны его прожорливое рыло, чтоб украсить им носы своих кораблей. Выдропуск вынул нож и с размаху вырезал на вратах слово МОКОЙ. Врата дрогнули. Его надпись расплылась и, словно всосанная, втянулась в щели меж досками.
«Ты знаешь Ясак», — монотонно отметили врата.
Выдропуск не знал, будет ли уместным вступать в разговор с Прикалиточком, а потому ничем не откликнулся на его слова. Сейчас, лишь только они начнут отворяться…
«Скажи Зачур, кто бы ты ни был», — пророкотали врата.
А вот этого Выдропуск никак не ожидал. Он растерянно посмотрел на врата, словно ожидая от них подсказки.
Да в самом деле, можно ли было надеяться, что Славурон защитит доступ в свой Посильный Раздол таким нехитрым средством! Но почему же Энгельрих, из мудрейших мудрый, могущественный нутрозор, не подумал об этом?