Овидий в изгнании
Шрифт:
Вот дела, удивительнее многих, и речи, заслуживающие памяти!
— Сань, это про что? — спросил старший сантехник.
— Про крестовые походы, я так понимаю, — сказал младший. — Видишь, тут взятие Иерусалима фигурирует. Он раньше писал об этом, ну, видимо, остались наработки, не выбрасывать же.
— Какой-то эстетизм в слоге, — сказал старший.
— Да, не чуждо, — согласился младший.
Они подождали чего-то от среднего сантехника, не дождались, и старший неуверенно сказал:
— Вот если бы этот хозяин вертепа
— Нет, Семен Иваныч, — сказал младший, — все кукловоды обычно символизируют автора. Это есть такая традиция, не знаю почему. А вот, к примеру, Жан Фриэзский, который остался сидеть, потому что раньше был кем-то другим, вот это, я думаю, для аспиранта вполне пригодная кандидатура.
— То есть, если так рассуждать, — глубокомысленно сказал старший.
На этом их комбинаторный процесс стал. Больше они не придумали ничего в той хорошо затеянной игре, которая, будь она опубликована в журнале «Мурзилка», представляла бы собой нарисованный цветными карандашами лабиринт с подписью «Помоги аспиранту Федору добраться до Салехарда», а что до среднего сантехника, то он за вечер слова не проронил, и они пытались не думать о том, о чем он думает.
Семен Иваныч подал ужин, пригласил всех кушать, пожалуйста, и двое из них разговаривали за столом с ненатуральной оживленностью.
— А можно, я знаете что подумал, к Ивану Александровичу сходить, — говорили они. — Сейчас, конечно, поздно уже и неудобно, а завтра вечерком. Он мужик уважительный. Тем более нам его ремонтировать.
— Не получится, — отвечали они же. — Я Катю его встретил нынче на лестнице, так она говорит, им завтра вечером в гости. И он хотел еще выйти с запасом, чтоб купить какой-нибудь остроумный подарок.
— Где он остроумный подарок найдет в субботу вечером, — возражали они.
— Он-то найдет. На его остроумие везде подарки. И вообще, она говорит, он сейчас так загружен. Головы просто не поднимает.
— Ну, вот пускай поднимет. Мы его не каждый день беспокоим, а ему у нас еще ремонтироваться.
— Не, так тоже не по-людски. Неудобно.
— Ладно, еще кого-нибудь вспомним. На нем свет клином не сошелся.
— Да не сошелся, конечно. Вспомним.
Так говорили они.
После ужина по телевизору показали женщину в халате, мешавшую жизни в раю своими гигиеническими рекомендациями. Хотя все опознали ее по описанию младшего сантехника, никто не выказал стремления кричать: «Вот она!»
— Я, пожалуй, пойду помоюсь, — сказал средний сантехник и ушел в ванную. Слышались шипящие звуки. Вдруг он появился в комнате оживленный и сухой, взъерошил листы на столе, бормоча: «Где тут эти его ткани… весь этот Иерусалим его…», отыскал листок, подаренный автором, и деятельно скрылся с ним, провожаемый молчаливыми взглядами товарищей его в искусстве дивном.
— Ну, ладно бы в клозет, — сказал наконец младший, — я бы еще уловил суть этого демарша, даже если бы с ним не согласился: но в ванную-то он зачем его поволок?
Старший только вздохнул.
— Вы тут о чем? — спросил средний сантехник, входя с раскрасневшимся лицом и мокрыми волосами. Видно было, что вода, действительно лучший из элементов, оказала на него благотворное влияние, временно примирив с действительностью.
— Вась, — осторожно спросил младший, — с легким паром, конечно, а ткани его ты зачем взял?
— Спасибо, какие ткани? — рассеянно спросил средний, елозя по голове махровым полотенцем. Старший незаметно пихнул младшего локтем в бок, приглашая закрыть вечер вопросов и ответов. — Такое ощущение, Санек, — глухо сказал средний из полотенца, — что ты подозреваешь меня в торговле внутренними органами.
Младший подобострастно рассмеялся.
— Сейчас один звонок сделаю, — сказал средний, — и мы продолжим разговор, составляющий главную прелесть в жизни зрелых образованных мужчин.
Он набрал номер, на третий гудок ему ответили, и он сказал туда:
— Добрый вечер. Да. Богатым не буду. Да, не последнее, как видите. Но я вас надолго не отвлеку. Жена ваша не подошла? Нет? Странно. Так вот что я хотел вам сказать. В людях, определенных к общественной службе, мелочность вообще отвратительна. Но насколько она постыдна и губительна в людях, приставленных обстоятельствами к литературному языку! Чем вы гордитесь? Вы что, искренне себя считаете человеком другой породы? Ну, так вот, дорогой вы наш агитатор, горлан и главарь. Какая у вас там глава на очереди, одиннадцатая? Чем намерены занять? Не хотите убедиться, что другой на вашем месте сделает ее лучше? Нет. Нет, спорить я не буду об этом. У меня нет потребности дискутировать с вами ни на какую тему. Всё. Привет жене.
Он бросил трубку. Два товарища смотрели на него со страхом. Опустив к столу лицо, кипящее желчью, он придвинул тетрадь с рассказом о несчастном семействе Осборнов, иллюминированным профильными рисунками женских ног, и написал:
«Глава одиннадцатая. — Когда в дверь позвонили, средний сантехник…»
— Василь, ты что затеял, — недоуменно сказал старший, подымаясь с места.
— Вася! Брось это, брось немедленно! — кричал младший. — И ни в коем случае не вздумай открывать дверь!
— «…средний сантехник, удивленно сказав: „Мы кого-то ждали?“, пошел открывать», — раздельно промолвил средний сантехник.
Глава одиннадцатая,
написанная Средним сантехником
Когда в дверь позвонили, средний сантехник, удивленно сказав: «Мы кого-то ждали?», пошел открывать.
На пороге оказался мальчик лет двенадцати, с худым лицом и в очках, придававших его глазам статус главной части лица, возможно заслуженный. В руке он держал потухший факел, источавший змеистую струю тяжелого дыма.