Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20-30-х годов

Антоныч Богдан-Игорь Васильевич

3

Старый ключник, сколько ты видел Разных людей! Сколько мимо тебя За все годы прошло богомольцев — Темных-темных, как туман, как ночь! Камень тяжелый стерт на порогах, И до дыр процелованы все иконы, И пощерблены колокола, что звали На молебен — утренний, дневной, вечерний! О чем ты думаешь, что ты шепчешь, Когда приходится видеть огни В высоких стрельчатых окнах собора Или в шумном комсомольском клубе? Утро. Выходит сторож. От дрожи Плечами поводит — парок изо рта. «Что ж, не спи, Николай. Быть может, Ты уже не того… Ведь проходят года — И зарастают святые врата». 1929

ВЕСНА 1930-го

Весною повеяло на земле. Слякоть. В умах брожение. Слов не слыхали таких в селе: «Засев кампания», «обобществление». В тумане густом не видна дорога, И

зыбятся лужи почти у порога, И встает стихиею с хуторов Лошадиное ржание, стоны коров. Над степью — ветры, грай воронья, Обсели галки скирды прошлогодние. Все крепче, настойчивей день ото дня Унылые слышатся в роще мелодии. Воют в верхушках монгольским гулом, И хутор в яру прилепился аулом, Словно бы слушает, к ниве припав, Скачущий топот далеких лав. Словно бы вслушивается, как река Ручьями полнится мутно-бурливыми, И не таят ли грозу облака, Зловеще синеющие над обрывами; Как трава шевелит в земле корешками, Как столбы телефонные над большаками Протяжно-тревожно гудят с утра, Разнося беспокойство на хутора. Все чаще сходятся в круг деды, Над новостью маракуют каждою, И смолят махру, и цебарки воды Выпивают с жестокой жаждою, И спорят в хате, как порох, пылки, Озабоченно скребут затылки, Толкуют, как знают, и вкось и вкривь, Слово неслыханное — коллектив. А ветер гудит день и ночь напролет, Моросью хлещет, ночами ненастными Слышно, как в вязких загонах скот Ревет, мычит над пустыми яслами. Измучила грязь, бескормица — то-то Рогами поднять норовит ворота. Ревут из хлева, ревут со двора, Как будто бы всех торопят: пора! Паруса голубые тумана с утра Ввысь поднимают хутора и слободы. Ожили кузницы. Местные мастера На шины натягивают свежие ободы, Бороны чинят. И слышно повсюду, Как новости вызнать не терпится люду: «Ты из какой же артели?» «Из такой-то!» «А!» Весна, весна… 1930

ЛУКА

От куч назема ручейки берут начало. Вверху фурчит вертушка. Над водою талой — Гусей негромкий крик, концы усталых крыл Вот-вот черкнут о крышу хаты. Мутный ил Вода ворочает в яру, а ветер влажный Уносит в степь коровий мык и рев протяжный Из хлева приоткрытого — на запах первых трав. Тепло сереет сад. Лука, у двери став И опершись на палицу, с обувки комья глины Счищает медленно. Нет-нет и бросит длинный Взгляд через огород — туда, аж вон туда, Где с дальних косогоров схлынула вода, Где пашня солнца ждет, весеннего пригрева. Жена зерно триеровала для посева, И вот вернулась и в хлевок для кур зашла, Где солнышки яиц из каждого угла, Из каждого гнезда сияют — просто диво! — И душу радуют хозяйке хлопотливой. «Уж скоро сеять, а у нас нехваток — страх. В сельмаг их отнесу, куплю тебе рубах Зефирных, чтоб в степи не мок от поту. Ну, пообедаем — и снова за работу!» Уж в хате звякает посуда, а Лука Стоит, задумался. Еще б хоть два денька Таких погожих — и весь год не знать бы горя. Вовнутрь не хочется и уходить с подворья, Вот так стоял бы тут и слушал дотемна, Как ветровей поет: весна, весна, весна… 1939

ХУДОЖНИК

Внизу — песок и щебень, там и сям Потеки извести на стенах, а вверху, Под самым куполом, на подмостях лесов, Стоит художник. «Сотворенье мира» Доканчивает, образ Саваофа Со столяра выписывает кистью. А между тем внизу со свитой гетман Остановился. Приложив ладони Ко рту, кричит наверх: «Эй, богомаз, Как продвигаются дела?» И тот на миг Склоняется и смотрит вниз, как будто На дно колодца. И — опять за кисть. Тут гетман, полы подобрав, по шаткой, Скрипучей лестнице полез наверх, Кряхтя и щуря глазки от сиянья Небесного… «Мне кажется, творец… Уж слишком, так сказать, простонародный…» Тогда художник гетману учтиво Ответствовал: «На то он и творец, А не бездельник!..» Вновь макает кисть, Кладет мазок, за ним другой. А гетман, Ответу удивившись, шаг за шагом Спускается с шатучего помоста В потемки, вниз, где свита ожидает Низкопоклонная, спускается неспешно И думает без гнева, отстраненно, Что все в руках его, полки и сотни, И жизнь, и смерть — и только почему-то Он и безвластный тут, и как бы лишний… 1939

ЧЕРЕПОЧЕК

В песке валяясь посреди двора, Едва заметный глазу черепочек Подал свой голос. Этот голосочек Могла подслушать только детвора. Из дырочки, не больше, чем от шила, Лилася песенка. Среди людей Немногим было знать, какая в ней Таилась удивительная сила. Спросили в школе: что за черепок? В учебниках о нем — ни сном ни духом. И даже музыкант с тончайшим слухом, Увы, ни звука услыхать не смог. Взял Ларион — он голубей как раз Прогуливал предзвездною порою,— Приставил к уху — брызнул свет из глаз, Как будто песенка, что в мир лилась, Его сильней роднила с высотою. Так было, видимо, во все века: Для тех, кто в окруженье ежедневном Мог слышать глас пустого черепка, Весь мир звучит органом сладкопевным. 1939

«Снят урожай и убран весь в амбары…»

Снят урожай и убран весь в амбары И погреба. Лишь ворохи стеблей Чернеют там и сям. Все холодней День ото дня. Из сумрачного яра Уж прелью тянет. Птиц не слышен свист — Отпелись, отлетались на просторе, И клены, словно мачты в бурном море, Качаются, с ветвей роняя лист. Чернеет поле, влажное, нагое, А в роще обнаженной у реки Такой унылый, долгий гул, такое Полноголосье ветра и тоски. И вечером, желанною порой, Не встретишь тут затишье и покой От ветра. Всё — от дуба до березки — Сопротивляется, кряхтит по-стариковски, Поклоны бьет неведомо кому. Грай воронья, что копоть от пожара, Вверху кружится хаотично, шало — Спешит сквозь заревую полутьму В густые заросли. Садятся друг за дружкой На ветви, чтоб средь ясеней, ракит Дождаться дня, пока земля-старушка Еще виток вокруг оси свершит. 1939

Павло Усенко

ЗАСУХА

Там выпали дожди… А тут — пески холмами; Над гиблыми хлебами — Иссохшими губами: — Где выпали дожди? Мечтали в сенокос: — Не повторись Поволжье [17] . Ничто уж не поможет, Коль не прольется дождик, Мечтали в сенокос. — Коммуну, агронома — На эти бы поля! — И слушает земля. Народ шумит, моля: — Коммуну, агронома! А солнце мечет стрелы. И люди говорят: — Эх, яровые, — зря! Горят поля, горят, А солнце мечет стрелы. Не минут нас века И дни не обойдут,— И радугой встают, В коммуну верный путь Проложат нам века. — Где выпали дожди? — Лежат пески холмами… Под знойными ветрами Хлеба взывают сами: — О где же вы, дожди?

17

Речь идет о засухе и неурожае 1921 года в Поволжье и в других местностях нашей страны (Прим составителя).

ПИСЬМО

Секретарь-девчоночка, Как тебя любили мы! Где ты, комсомолочка, За снегами синими? Школа. Две акации… Как тебе работалось! Речи. Агитация — За весну и молодость. Шла к станку с подругами… А теперь, не верится,— Там, где за яругами Вихри да метелица. Лампочка не светится, Веет с поля холодом, Ты одна там, сверстница,— Лекторша из города. Без тебя здесь трудно нам, Ветвь от корня знатного,— От завода трубного, От цеха прокатного. Секретарь-девчоночка, Как тебя любили мы! Где ты, комсомолочка, За снегами синими?

СОЛНЦЕСТАН

Где туман, где туман, где туман, Где метелица вьюжит снега… Где резвился Махно-атаман, На земле, повидавшей врага, Поднимается ввысь великан — Солнцестан. Солнце, встань! Над землей, где поля и луга, Поднимайся в небесный экран, Всколыхни берега, Солнцестан! Как жар-птица из детского сна, Воскрылил синий свет автогенный, Подняла трудовая страна Образ светлой борьбы — Образ Ленина. А ветра, понизовья ветра Лишь касаются глыбы бетонной. Поднимаются волны, пора, Закипают днепровские волны. Где туман, где туман, где туман, Где метелица, вьюга, снега,— Озаряются горы, луга, Облака — кромка синих небес. И лучится эпохи великой экран — Солнцестан — Днепрогэс! 1930

«На незабудь мне подари левкои…»

— На незабудь мне подари левкои,— Идя в поход, любовь свою просил,— А встретит злая пуля меня в поле — Тебя, тебя лишь вспомнить хватит сил. Тебя, тебя в тиши звенящей вспомню, Сквозь бури, мрак, я знаю, ты придешь; Повеет нежностью, и станет вдруг легко мне: Мостов прохладой на меня дохнешь. И в сумраке кровавом после боя Мне надо только руку протянуть… На сердце расцветут твои левкои, Те, что когда-то мне дала на незабудь. 1935