Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20-30-х годов

Антоныч Богдан-Игорь Васильевич

«Ласточки летают — им летается…»

Ласточки летают — им летается. И Ганнусе любится — пора… И волной зеленою вздымается По весне Батыева гора. Клены гнутся нежными коленями, В черной туче голуби плывут… День-другой — и с птицами весенними Нас иные дали позовут. Пусть Земля кружится и вращается, Пусть забудет, как она стара!.. Ласточки летают — им летается. И Ганнусе плачется — пора… 1929

В ПОЛДЕНЬ

Мохнатый шмель с цветов чертополоха Снимает мед. Как сочно и упруго Гудит и зависает над землею В полдневный час его виолончель! Передохни! На заступ обопрись, И слушай, и смотри — не удивляйся,— Ведь это сам ты зеленью разлился Вокруг, ботвой

простлался по земле. И сам гудишь роями пчел мохнатых, На ясеневых ветках примостившись. Во ржи летаешь, тонкою пыльцою Живые осеняя колоски. С людьми и для людей сооружаешь Ты города и над бездонной синью Ажурные возводишь вновь мосты. Уснули воды и челны на водах. Висят рои, как гроздья золотые. И даже солнце, точно плод созревший, Алеет неподвижно. Только ты Спокойным чарам полдня не поддался. И, как сестра, склонилась над тобою Твоя забота вечная — творить! 1929

СМЕРТЬ ГОГОЛЯ

Хрипела нищая Расея В лихих Николкиных руках. А друг больной отца Матвея Впадал в потусторонний страх. И заострялся нос, и снова У глаз чернел бессонниц след. А Плюшкины и Хлестаковы Вновь оскверняли этот свет. И, радуясь, что сам не видит Уже безумства своего, Он молча принимал планиду, Единственную для него. И где от пушкинского гроба Простлалась скорбная тропа, Качала головою строго Тень сумасшедшего попа. И путь один ему известный Вставал в нездешней стороне: Спалить детей с собою вместе На фантастическом огне. И души мертвые склоняли К тому свой лик, кто умирал, Глаза, как другу, закрывали, Чтоб их бессмертный не узнал. И над усопшею душою Ушедшего в небытие Они зловещею толпою Нависли, словно воронье. 1934

ЖЕНЕ

Час вечерний чар всевластных, Как ты землю незаметно, Как ты сердце наполняешь! Как ты мглою обвиваешь Все, что так цвело приветно В многоцветье дней прекрасных. Голубыми стали липы, Голос птиц растаял в кронах. И шагов ничьих не слышно. Косяками тени вышли, Словно в призрачных затонах — Фантастические рыбы. Расскажу подруге милой, Нежность в сердце сохраняя, Сказку речью непростою, Как сроднились мы с тобою, Как, тихонько припадая, Ты своей чаруешь силой. 1928–1935

ЧЕТЫРЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

1

Август и сентябрь скрестили Несмертельные рапиры: Желтый луч — одна рапира, А другая — серый дождь. Над медовою землею И над убранною нивой, Над бахчами, что пестреют Кавунами тут и там, И над птичьим щебетаньем Поединок этот длится,— Сталь о сталь звенит негромко, И блестит, и гаснет сталь. Очи синие встречают Обращенный взгляд к ним серых, Только нету ни на йоту Зла ни в тех и ни в других! Сколько сил в движенье каждом — Как струна, играет мускул На руках, в труде завзятых, Смех слетает с юных уст. А земля медово пахнет. А поля живут мечтою. В огородах дозревают Тыквы-луны, а вокруг Под прощальный гомон птичий Крыл широких ровный взмах.

2

Как слово милой, в памяти живет Зеленый отблеск ивы тонкостволой, Зигзаг холма зеленого в окне И сквозь окно вагона — пастушонки С ногами в цыпках, с тощей сумой Через плечо; они вослед махали Лукаво нам и весело. Смешной Лохматый пёсик — спутник их забавный На поезд лаял с милым озорством. А ветер тенью синей пролетал Через луга с дивчиной одинокой, Застывшей в царстве трав и облаков, Через леса в закатной позолоте Лучей, едва коснувшихся дерев. Все это длинно на письме выходит, И в памяти моей не меньше след, А в жизни миг какой-то продолжалось. Все пастушки и даже пёсик их, Устав, опять привычно возвратились К делам своим. И лишь один вослед Махал рукой и пристально смотрел На поезд, выгибающийся луком, Несущийся блестящей колеей. Что думал мальчик — неизвестно нам. А я припомнил мальчиков иных, Тех, мимо коих весь их рабский век — От битого кнутами детства до Жестокой нищей старости, гудя, Летели, точно годы, поезда, Им дыма оставляя злые космы Да смутные, как судьбы их, мечты О чьей-то жизни, шумной и красивой. И думалось, что этот, может быть, С разбитыми ногами пастушок Когда-то поведет в иную даль Гремящие на стыках поезда, Дороги будет новые вести Сквозь эти перелески и поля И молнией, и ветром, и огнем Зеленые просторы рассечет.

3

Едва светало. Спали пассажиры, И сонный умывался пароход И фыркал, точно конь. Сырой и сирый В скупых лучах малинился восход. Я вышел на террасу. В метре справа Скамьи блестели будто под дождем. И я присел. Вдоль берега отава Струилась сладким утренним дымком. Какой-то дед, потягиваясь, вышел, Присел со мною рядом в тишине И закурил. Махорка духом вишни Кольнула давним детством сердце мне. Негромко перебросились словами, Как давние соседи, земляки, Старик достал дрожащими руками Какие-то потертые листки. А, понимаю! Там, где стелет лето Поля в цвету и росные сады, Такой невинный мотылек-двухлеток Несет немало дачникам беды. Да, да! На крыльях нежных и прозрачных Разбойник этот часто налетал. И способ старичок нашел удачный, Чтоб уничтожить этих объедал. О, помнит он, как некий отрицатель Над ним глумился, повышая тон: Чудесно! От станка изобретатель. Кулибин! Местечковый Эдисон! Ну а теперь — дела совсем другие! Как бы поставил точку он в конце. И так глаза светились молодые На старом и морщинистом лице. А день вставал. И чайки в синь вонзались, И над рекой катился гул турбин. И дружно пассажиры просыпались. И поднималась рыба из глубин. И профиль комсомолки рисовался На фоне полыхающих небес. И мачтами стальными поднимался, Как чудное виденье, Днепрогэс.

4

Август и сентябрь друг другу Снова руки пожимают. И одна рука — как солнце, А другая — юный месяц. Просветлели сыто кряквы Над расплесканным болотом. Средь густого чернотала, Где залег туман густой, Гомонят перед ночлегом, Приземлившись темной тучкой, Беспокойные скворцы. А земля медово пахнет. А над северными льдами, Над студеным океаном, В дальней птичьей стороне Путь нелегкий пролагают В звездный мир аэронавты, И полярники на льдине Продолжают дерзкий дрейф. А земля медово пахнет. А в степях глухих и знойных, Где склоняется без ветра Кривоствольный саксаул, Добывают люди воду И пустыню орошают. Наши братья, сестры наши Сеют стойкое зерно. Я стою, ружье сжимая, Дожидаюсь перелета И лугов вдыхаю влагу Полной грудью. А душа Наполняется заветным, Как побег дубка весною, Чтобы так же щедро в песне Новой вылиться потом. Все — тебе, страна родная, Все — тебе, мой край любимый, Где на землях обновленных Жаркий труд вершит дела! Все свое несу с любовью, Будь то Юг или же Север, Отдаю плоды работы, Блеск очей и сердца кровь! 1936

ГОЛОС СИНИЦЫ

Сквозь серый, мутный шум дождей, Сквозь гомон тусклых площадей, Сквозь окна хмурые и кущи, Сквозь мрак, по городу идущий,— Синицы тонкий голосок Не сник, не умер, не умолк, Коснувшись древних стен и башен. Суровый дым, ты мне не страшен! Земля от злых дождей щедрей. Бьет жизнь сквозь глыбы площадей. Из темных окон стылой ночи Мне юные сияют очи… 1936

«Дымкой стелется весна…»

Дымкой стелется весна, Ветер ветки долу клонит. Капли солнца на ладони Сыплет звонкая волна. Пахнет хлебом и землей Прилетевший ветер вешний. Речка, небо, лес прибрежный — Все укрылось синевой. Ты дорогу перешла,— Синь из ведер расплескалась. Не одна весна промчалась. Не последняя пришла. Март, 1938 г. Ирпень