Озабоченный
Шрифт:
– По барабану…
– Запеки гуся, мам, - попросила Катришка. – Петруне, вон, всё равно, а я обожаю! И тортик шоколадный с розочками обязательно…
– Не у тебя праздник, проглотка, - обломала мать, – куда только лезет. Швабра толще тебя будет, одни титьки наела. Титьки спину не ломят?
– Не-а, - беспечно ответила сестра, - я их, видишь, под майкой к плечам подвязываю. – Сказала, трогая лифчик.
– Петруша, ну что ты как маленький! – мама продолжила настаивать. – В том году ты в кровати лежал, встать не мог, а в этом что? Это же твой праздник выздоровления! Ну, сына, подумай ещё. Может, сходить куда хочешь?… Да, совсем из головы
– Зачем, мам?! Нафиг она мне нужна, она тоже в чёрном списке! – думал, что меня никто и ничто из прошлого уже не тревожит – моя жизнь поделилась, словно разрезалась, на «до» и «после» - а погляди-ка, разволновался.
– Поздно, сынок… - мама смутилась. – Она завтра вечером, после работы заглянет… отменять неудобно…
– Фиг с тобой… то есть с ней, извини, мам. Пообщаюсь. – Аппетит пропал. Я ещё поковырялся немного и ушёл в свою комнату. Как хорошо, что она у меня есть. За одно только это чудо старуха заслуживает поощрения – щеку её пергаментную, пожалуй, поглажу.
Мама налила нам с Любовью Михайловной чаю, поставила вазы с конфетами и печеньем, перекинулась с моей бывшей класснухой несколькими дежурными фразами и вышла из кухни, прикрыв за собой дверь. Оставила нас наедине, как взрослых.
– Очень рада, Петя, что ты поправился, - повторила учительница, чтобы завязать разговор. Привычно строгий тон при этом постаралась смягчить.
Я, болтая ложечкой в чашке чай, хмуро кивнул.
Она всегда выглядела и говорила строго. Строгая причёска с узлом на темени, строгий деловой женский костюм серого цвета с юбкой чуть ниже колена, белая блуза с воротом – бантом, завязанным пышным узлом и украшенный брошью – заколкой из червлёного серебра. Вытянутое лицо с неброской косметикой, - довольно милое, если бы не строгое выражение, - худощавая вытянутая фигура, плоская, скрытая плотным пиджаком грудь. Возраст её нам, ученикам, был неизвестен, и выглядела она так, что не угадаешь – от тридцати до сорока, точнее не определишь. Осталось добавить, что мужа на данный момент у неё не имелось, как и детей, и картина «Школьная учительница, классика» завершена. Лишь последний мазок, глаза, пожалуй, выбивались из образа. Большие, светло-карие, цвета влажного песка на дне озера, пронзительные и бездонные, пронзительные и красивые, как у юной, осторожной лани, которые, тем не менее, всё подмечали. Мы, злые дети, часто звали её Доской с глазами. Или Доска глазастая, или просто Доска. По корреляции с фигурой и учебным инвентарём, висящем в каждом классе.
– Друзья твои тоже рады за тебя, я рассказала им… ты не против?
– Так уже рассказали, какая разница протия или нет? – ответил я с вызовом. – И каким это ещё друзьям?
– Зря ты так, Петя, - сказала с укором. – Мы все за тебя переживали, ждали тебя…
– Да?! – перебил я, вкладывая в одно слово килограмм сарказма. – Оно и видно.
– Но ты же сам все номера заблокировал! – Любовь Михайловна не выдержала, возмутилась. – Всех!
В ответ возмутился я. Возмутился и, нырнув в её глаза – омуты, неожиданно для самого себя возбудился. Захотел, возжелал именно эту строгую, моложавую училку, мужской ласки не помнящую лет, наверное, двести.
– Вот, допустим, - я лихорадочно соображал, что делать. Времени в обрез.
«Помогай, старуха!», - мысленно взмолился, не думая последствиях. Ночью достаёт, высыпаться мешает, а не дай бог ещё и днём вылезет? С ума сойти можно. Но управлял мной другой мозг, не головной.
– Любовь Михайловна… возьмите руки в замок.
Любовь Михайловна, полагая, что я хочу что-то объяснить, помедлив, сложила пальцы, как я попросил.
– Так? – уточнила с интересом и поймала мой взгляд…
– Не отводите глаза… - заговорил я тихо, медленно и ровно. – Сильнее сжимайте пальцы, ещё сильнее… мышцы гудят от напряжения… - костяшки пальцев с аккуратным маникюром перламутрового, нежно розового цвета – впервые обратил внимание – побелели.
– Так мы жили раньше… как два магнита, разъять невозможно. Попробуйте развести руки… смотрите мне в глаза.
Лицо Любови Михайловны выразило крайнее изумление, когда ладони, несмотря на все её старания, не желали разъединяться.
– Что такое… - прошептала она с удивлением.
– А теперь мы живём так. Сейчас я коснусь пальцем вашего лба, и полюса магнитов поменяются. Руки отлепятся друг от друга и упадут на колени полностью расслабленными… у вас в голове не останется ни одной мысли, а только мой голос… раз, два, три. – С последним счётом я коснулся её лба.
Пальцы учительницы разжимаются, и освободившиеся руки гирями валятся на колени, утягивая за собой остальное тело, ставшее ватным. Мне пришлось держать голову бывшей класснухи, чтобы она не стукнулась о стол.
– Вы спите. Вы расслаблены, вы полностью расслаблены… поднимите голову и сядьте ровно…
Любовь Михайловна, пошатываясь, приняла более-менее устойчивое положение. Глаза её были прикрыты, дыхание неслышным. Я убрал руку ото лба – сидела, не падала. Котёнок моей души вырос, побелел и превратился в барса: рычал, сотрясая нутро, комфорта не добавляя.
– Отвечайте честно, предельно искренне… - дверь кухни вдруг приоткрылась…
– Любовь Михайловна, - спросила мама, с любопытством выглядывая из-за косяка. – Может, вы кушать хотите? У меня великолепное рагу есть, могу разогреть…
Моё сердце упало в пятки и с грохотом разлетелось кровавыми ошмётками по полу… Если промолчит или скажет, что голодна, то мама зайдёт на кухню, увидит глубоко спящее лицо женщины, сидящей сейчас к ней спиной…
– Да, я голодна… - произнесла учительница механическим голосом.
– Хорошо, - обрадовалась мама, вплывая в тесное помещение. – Я сейчас, быстро. А то вы после работы, а я только чай предложила…
Я решил форсировать события. Была – не была!
– Ой, Любовь Михайловна, вы что, спите? – спросил, трогая учительницу за плечо. Женщина пошатнулась, с трудом удержавшись на табурете, и ответила тем же механическим голосом:
– Да, я сплю…
– Мам, да её уложить надо, а не кормить! Совсем загоняла себя на работе, бедная. Только что мне жаловалась и вдруг…
– Как спит?! – мама смешно, по-бабьи взмахнула руками. – А что делать?! Водой брызгать?! Да она больная, наверное!
– Потащили её на диван, потом разберёмся. – Я под левое плечо подхватил, мама под правое. Повели еле ковыляющую Любовь Михайловну в зал.
Внутри меня билась истерика: ну зачем я поддался, почему не потерпел? Захотелось дураку на завтра, на субботу, договориться, подарок себе на день рождения преподнести, который в воскресенье… чем я думаю? Мозги полностью в нижнюю голову стекли…