Озабоченный
Шрифт:
– Царапает, - прошептала, перехватывая руку. – Не надо, - попросила хрипло, от возбуждения заметно подрагивая.
Я посмотрел на ноготь – вроде подстриженный, чистый. Провёл но губе. Действительно, есть заусенец. Не думал, что мужикам желателен уход за ногтями.
Далее я аккуратно гладил, сдвигая и задвигая кожу на головке, сам главный похотник. Клитор перекатывался под пальцами, ускользая, точно валик из упругой резины под мягкой, толстой, скользкой полиэтиленовой плёнкой. Люба стонала, всхлипывая; изредка, на выдохе, дёргала задом.
Я не выдержал и прильнул к источнику наслаждений ртом.
– Да, так! Боже, это впервые… так… - и буквально завыла от наслаждения.
Я нырял языком во все углубления, до которых дотягивался, скользил между малыми губками, подлизывая напрягшийся до твёрдости дерева клитор, ставший похожим на косточку финика в мягкой кожаной оболочке. Целовал, беспорядочно елозил по сладкой упругости…
– Ритмичней! – хрипло взмолилась Люба, жаждущая кончить. – Дави на него, как на кнопку… да… из стороны в сторону… у-ух… всё вместе! – как это сделать я не сообразил, поэтому просто засосал всё целиком вместе с малыми губками и стал лизать, не разбирая.
– А-а-а-а… - завопила Люба и задёргалась. Ноги с силой сжались, сдавив мне уши, вой замер на высокой ноте и, спустя несколько секунд, раздался долгий стон облегчения, словно тяжёлая работа, мучившая женщину много лет, наконец-то закончена. Бёдра отлипли от моей головы, а руки откинули её, как ненужную вещь, как надоевшую игрушку. Люба с выражение блаженства на лице устало плюхнулась рядом со мной и смачно поцеловала в губы.
– Спасибо, – поблагодарила лаконично. – Никто мне этого не делал.
И положила голову мне на плечо, явно собираясь понежиться. А как же я? У меня от возбуждения не только гениталии, но и голова скоро лопнет!
– А меня отблагодарить? – высказался я удивлённо.
– Я же сказала спасибо. Отстань, Петь, пожалуйста, дай отдохнуть… - проворковала, нежно потрепав по щеке.
– Ну уж нет! Ты уж будь добра, сделай мне то же самое, ну, пожалуйста…
Люба крякнула, встряхнувшись, будто на самом деле была уткой, и запустила руку в мои трусы. Я чуть сразу не кончил. Удержался чудом, специально подумав о страшном, о старухе - ведьме. Возбуждение утихло.
– Ого! Камень… горячий какой… а почему бы и нет… надо когда-то пробовать, - так, разговаривая сама с собой, приспустила мои семейники с ширинкой на пуговице, наклонилась к члену, понюхала, лизнула и взяла в рот.
Не знаю, умеючи делала минет Люба или по любительски сосала-лизала как чупа-чупс с мороженным – опыта не имел, - но приятно и сладко было. Какой-то другой восторг, отличающийся классического секса; не лучше и не хуже, просто иначе. Когда появилась первая струйка – предвестник извержения, учительница резко отстранилась, опасаясь срыгнуть от неприятного вкуса, но я, ждущий обратного, желающий вернуться во влажную, тесную, приятно шевелящуюся теплоту, буквально взревел:
– Глотать, сука! – и Люба судорожно обхватила ствол губами. Я схватил её за затылок и насадил на стержень до упора.
Оргазм воспылал с яркостью звёзд безлунной ночью.
– Что это было, а? Петя, объясни, - испуганное лицо с подтёками слюней пребывало в смятении. – Я… не могла отстраниться, а рвать тянуло – желудок наизнанку, думала, вывернется, чудом сдержалась. Я чуть не задохнулась, Петя! И сука… ты меня обозвал?! – только дошло.
– Забей, - отмахнулся я, пребывая в блаженстве. – Не обращай внимания на выкрутасы тела, всё у тебя нормально. И за суку извини, это я в сердцах. Извини, ну, пожалуйста, - сказал и поцеловал женщину в носик. – Тебе понравилось?
Ответ услышать не удалось – впервые заиграл мой мобильник. Мы переглянулись. Я растеряно, а Люба, после слов «ну, пожалуйста» только-только расслабившаяся, встревоженно. Нагнувшись, вытащил из кармана валяющихся на полу джинсов смартфон. Ожидаемо звонила Катришка, ей запрет внушить забыл. А другие люди, кроме сестры и мамы, связывались со мной ускользающе редко. Десятки номеров в память вбиты, а толку? Мы, похоже, обоюдно забыли о существовании друг друга – я и записанные в телефон абоненты.
– Ты у Мишки? – спросила, не поздоровавшись.
– А где ещё? Чего звонишь?
– Ага. Чем занимаетесь?
– Не твоё дело. Дома нормально?
– Ой, какие мы строгие, надо же! Фи. Хорошо всё дома, как обычно скучно… - я промолчал и сестра продолжила. – И ты скучный… ты это, - она понизила голос, - Мишка не рядом?
– Позвать, что ли? – спросил, усмехаясь, но внутренне тревожась: вдруг согласится?
– Не, не, не, ни в коем случае, не вздумай, трубку брошу! – прошипела, испугавшись не на шутку. – Вообще ему ничего не говори!.. На День варенья его пригласил? – и затаилась в ожидании.
– Допустим. Тебе-то что?
– Мне?! А с чего ты взял, что мне что-то? Не сочиняй там у себя небылиц, очень он мне нужен! Я так просто поинтересовалась, - и быстро заговорила на другую тему. – К тебе вчера Доска приходила, а ты ничего мне вечером не рассказал. Чего хотела? Мама, как она уверяет, ваш базар не подслушивала.
Динамик на моём смарте стоит громкий, поэтому разговор слышен был прекрасно. При слове «доска» Люба нахмурилась и принялась внимательно себя разглядывать - ощупывать. Знала своё прозвище, без сомнения. Маленькие груди, не отвисающие только из-за размера, худая фигура со слабо выраженной талией, узкая попа – доска доской, точнее прозвать трудно. Правда, доска простроганная, отшлифованная и лаком покрытая. Симпатичная, в целом, досочка, можно даже сказать красивая.
Результат аудита учительницу не устроил. Ещё больше нахмурившись, подняла с пола халат, бельё, оделась и запахнулась. Подошла к окну и закурила, от меня отвернувшись. Я тем временем разговаривал.
– Ой, Катриш, неинтересно было. Приходила педагогический долг исполнить, поддержать, так сказать. Поинтересоваться приходила, как же я их, белых и пушистых, посмел бросить.
– А ты что? – живо заинтересовалась сестрица.
– А я что? Я правду – матку рубанул, как с плеча, наотмашь…