Озабоченный
Шрифт:
– Понятия не имею! Думаю, вечером позвоню.
– Договорились, братан, без проблем, но… я бы туда ни за какие коврижки не полез и тебе не советую.
– Почему?
– Да как тебе объяснить… спину скребёт что-то, будто советует: отвернись, мол, Боря, нечего тебе там делать. Мистика какая-то. Возможно, просто гон, но я своему чутью доверяю… ты здесь уже был?
– Бывал, Боря, не переживай. Это гоны, всё там нормально… - сам же я высказанной уверенности не испытывал. Ухоженный дом из красного кирпича волновал, давил, гнал от себя. Сглотнув, я вышел из машины.
Слава богу, ведьма жила в небольшом одноэтажном доме, а то провозился бы до ишачьей пасхи, а не с десяти утра до полуночи. Хорошо, что каникулы.
О чём ведьма забыла мне сообщить? Правильно, о самой себе. И я не подумал. Поэтому, когда, преодолевая острое
Рассуждая таким образом, я прибрал первый трофей – позеленевшую от древности медную вазу со скрытым купоросной грязью орнаментом. Из выплывших знаний старой ведьмы понял, что это алтарь, посвящённый какому-то давно забытому божеству, ответственному за творение земли. Земли-матушки, а не планеты. Чаша, больше похожая на глубокое блюдо под фрукты или на салатницу, лежала рядом с головой опрокинутая; дно её было помято, помято очень давно, наверное, столетия назад, если не тысячелетия. Живо представил, как берегут посудину в походах, как случайно роняют, как по кожаной седельной сумке на излёте бьёт тяжёлый кистень… тряхнув головой, сбросил наваждение.
Начал поиски с чердака и чертыхнулся. Пыль и невесть откуда взявшийся птичий помёт – слуховые окна были плотно заперты - покрывали всё, включая поверхности под многочисленной рухлядью. Единственный более-менее ценный свёрток старого холста нашёлся в большом деревянном сундуке под грудой бесполезного женского тряпья модели какого-то лохматого года возрастом века два - три. Завёрнуты были скрученные в трубку листы пергамента, покрытые непонятными надписями и рисунками, почерк и языки которых угадывались разные, все незнакомые.
В скромной спальне с обычной современной двухместной кроватью, из простой деревянной тумбочки выгреб пластиковый файл с документами и заглянул в паспорт. Старушке два дня назад исполнилось сорок три. На фото она выглядела очень симпатичной, эффектной женщиной, улыбающейся с загадкой Джоконды. Елизавета Юрьевна Юрьева, прошу любить и жаловать, уроженка города-героя Ленинграда. С чёрно-белого пожелтевшего снимка, с подпалённым краем, с изломом по центру, на меня глядела гражданка Юрьева, одетая точно, как Аксинья в кино Тихий Дон возрастом ни на день не старше современной копии. Та, деревенская красавица, обнимала за плечо девушку – ровесницу моей Катришки, которая выглядела лукавой и явно строила глазки. Можно было подумать, что ранняя мама с дочерью сходили в баньку, переоделись, причесались и присели на завалинку отдохнуть, а тут городской пижон с фотоаппаратом и комплиментами нарисовался. Изба за спиной селянок выглядела добротной, была сложена, казалось, из вековых брёвен; окна украшали весёлые резные наличники. Хозяева явно не бедствовали. Больше ничего, что напоминало бы о личной жизни владелицы дома, найти не удалось. Искал я тщательно и аккуратно, стараясь не оставлять следов.
Я стал обладателем бумаг с записями на неизвестном языке, шкатулки с золотыми и серебряными ювелирными изделиями, многие с камнями – наверное, дорогие, не специалист. Украшения с каракулями лежали, особо не скрываясь, в трюмо под зеркалом в гардеробной комнате размером со спальню, сплошь завешанной женской одеждой, от белья до шуб и сапог. Моя ведьмочка, оказывается, любила помодничать, а этно-сарафан, похоже, являлся рабочей спецовкой. Или данью традиции.
Кухня была заставлена современной техникой, прям как в кулинарных телещоу. Зверский голод, шесть часов прошло, заморил сырокопчёной колбасой без хлеба, который насквозь пророс плесенью, запил чаем. И
Я впервые стал свидетелем настоящего чуда. Мысль об искусной иллюзии, исследовав подполье в поисках намёка на механизм, отбросил. На третий стук, едва отзвучало забавное двустишие, две половицы пошли волнами и растаяли. Да, элементарно испарились, растворились в воздухе и прочие сравнения – выбирай любой. Открылась выложенная старым кирпичом яма размером с коробку из-под микроволновки, в ней старинная книга в кожаной обложке с металлическими застёжками и переплётом, две деревянные шкатулки, как в «Поле чудес» и стопки бумажных рублей купюрами по тысяче и по пять. Деньги были скреплены аптечными резинками, наверное, по сотне штук. Отдельно обнаружился матерчатый свёрток, в котором звенели монеты. Посмотрел – золото и серебро царской чеканки, насколько я понял. Вытащил предметы, поковырял стены и прилегающие балки, и как только рука покинула объём тайника, половые доски возникли из ниоткуда, нагло, будто всегда здесь лежали, не исчезали ни на секунду. Звук при постукивании не отличался от соседних мест, пустота не откликалась. Тяжело вздохнув, пересилил желание открыть находки немедленно, полез в настоящий подвал. Кроме солений – варений ничего интересного не обнаружил. Разве что баночку клубничного десерта прихватизировал, который на кухне с чаем смолол, ожидая наступления темноты… бабулю необходимо было куда-нибудь деть, чтобы вокруг исчезновение старой ведьмы напустить туману.
Ел варенье и размышлял, куда деть бабку. Что удивительно, ни страха, ни дискомфорта рядом с трупом не испытывал… пока не надо было подходить вплотную, прикасаться руками… бр-р-р. На улице, однако, смеркалось…
Если уж надо было труп куда-нибудь прибрать, то я бы с удовольствием сховал его в доме, но там решительно некуда. Тайник мал, в подвале бетонный пол. Придётся тащить мумию на улицу.
В доме обнаружилась второй выход, ведущий на участок с неубранным газоном и ровными грядками с пожелтевшей, пожухлой ботвой. Росли несколько груш, яблонь и вишен, на голых ветвях которых жалко грустили увядшие плоды, редкие, как зубы хоккеиста. Остальные растения, посаженные аккуратным квадратно-гнездовым способом, не угадывались. Явно не морковка или горох, а какие-то травы. В незапертой бане, в предбаннике с большим кожаным диваном, креслом и столом нашлись садовые инструменты. Выглядели они скромно, по-дачному, но были ухожены. Легко угадывалось, что ведьма пользовалась ими сама, в одиночку. И вообще, складывалось впечатление, будто она была крайне нелюдима. Никаких оргий не устраивала и если пользовалась услугами помощников, то крайне редко и совсем уж вынужденно. Не соответствовала картинка рассказу о вседозволенности, распущенности и прочей гнусности – бабка явно темнила.
Я был один в доме настоящей ведьмы, по которому летали, скрываясь в сумраке – свет упрямо не зажигал, – зловещие призраки… хорошо, что фантазия у меня небогатая. Обмирая от страха, покрываясь холодным потом, с мерцающим сердцем, сулящим скорую остановку, с тошнотой, подкатывавшей к горлу, я снимал с трупа – удивительно лёгкого – серьги, кольца, браслет, бусы. На оскал, сверкающий белоснежными, идеально ровными зубами, словно изо льда вырезанными мастером – скульптором, старался не смотреть. Не гармонировали они с жутковатым видом иссохшей мумии, баламутили картину происходящего, превращали быль в сюрреализм, что пугало гораздо сильнее.
В ноябре темнеет рано. Сверкали, перемигиваясь, звёзды, щербато лыбился чем-то довольный старый, глупый, готовящийся на покой месяц, а я во всей поэтичности загородной природы закапываю труп. Шекспир, наверное, когда писал Гамлета, занимался чем-то подобным. Наводит, знаете ли. Морозец во тьме опустился ниже нуля, изо рта пар пышет, словно из глотки дракона. Романтика мрачная стоит, шекспировская. Мысли соответствующие.
Выбрав дальнюю грядку, я лопатой как мог аккуратнее снял верхний слой травы и, скрутив в рулон наподобие стадионного газона, отложил в сторону. Выгреб рыхлую почву, опустил старуху, завалил. Лишнюю землю распределил ровным слоем. Накрыл одеялом ботвы, корешки которой, слава богу, шли поверхностно, сплетаясь в прочную сеть, создавая дёрн, и остался доволен. Если не знать на каком уровне рос последний сортовой квадрат, то догадаться о могиле было проблематично. Ведьма, свёрнутая калачиком, покоилась в сантиметрах пятидесяти под землёй – глубже не рыл. Надеюсь, растения не дадут, весной не размоет.