Ожерелье императрицы
Шрифт:
Бельгиец крепко задумался, скорее всего над тем, как нужно ему отвечать и что, но сказал:
– Хорошо, отвечу, чтобы заслужить и вашу откровенность. К тому же я вам обещал удовлетворить ваше любопытство. Да и то, что вы услышите, ничего вам не даст. Я действительно проник в дом, но сейф оказался пуст. Мне захотелось порасспросить русского графа о том, где же его содержимое. Я уж говорил вам, что любопытен? Вот из чистого любопытства я и решил с ним побеседовать. Достал нож, сел на край кровати, приставил нож к груди и тронул старика за плечо. Он вскочил слишком резко, и нож воткнулся ему в грудь. Не стану врать, рана вышла пустяковая.
– Охотно верим, что вы пребывали в бешенстве! – согласился с таким объяснением Петя. – Сколько попыток вы предприняли, чтобы добраться до сейфа? Три, четыре или все десять? Тут, несомненно, можно взбеситься. К тому же вы были убеждены, что ничего от графа не добьетесь, да и вообще потеряли надежду найти то, что вам нужно!
– А что же вы свою помощницу не предупредили, что и ей нужно скрыться? – спросила я, имея в виду экономку графа.
– Какую помощницу? – весьма убедительно удивился Лемье. – Не было у меня никакой помощницы.
– А кто же вас в дом впустил?
– Мадемуазель полагает, что для меня является проблемой проникнуть в чей-либо дом?
Я промолчала, слишком меня удивил такой ответ.
– Ладно! Вернемся к моему вопросу, на который вы так и не ответили. Что же мне было нужно, если это не ожерелье?
– То, что хранилось в потайном отделении сейфа. Кстати, ожерелье тоже было там.
Тут Умник пришел в настоящее замешательство, настолько он был уверен, что раз он сам о потайном отделении догадался или узнал совсем недавно, то никому другому об этом догадаться было не суждено.
– И что там было, кроме ожерелья? – чуть хрипло спросил он.
– То, что, в отличие от ожерелья, нам некому, кроме вас, предложить.
– Ох, как вы изворотливы, месье! – пожурил Петю Умник. – Как ловко увиливаете! Я же прошу дать прямой ответ! Иначе наш разговор на этом и завершится.
– Хорошо, месье, – успокоил его Петя, – не переживайте так сильно. Только стоит ли нам давать прямой ответ при посторонних?
Умник опять задумался, даже вышел из своего логова по ту сторону внушительного письменного стола, в данных обстоятельствах вполне сравнимого с крепостной стеной или редутом [59] , и прошелся по комнате. Признаться в убийстве при таких же убийцах, как он сам, и впрямь было для него ерундой, скорее всего убийство это не было первым в его преступной карьере. Но мы очень верно рассчитали, что настоящий его интерес был не в том, чтобы похитить ожерелье, а в чем-то другом. И при всей своей осторожности он раз за разом делал попытки добраться до нужной ему вещи. Вот очень дорогое ожерелье он легко выкинул из головы, я охотно ему верю, что оно его не интересует, разве что мы принесем его ему сами и отдадим даром. Выходило по всему, что интерес к этой неведомой нам вещи не его личный, а чей-то еще. И этот кто-то имеет над Огюстом Лемье немалую власть, чтобы требовать с него, приказывать ему, и Умник должен бояться этого неизвестного так, как не боится ничего и никого.
59
Редут – укрепление для круговой обороны.
– Вышли вон! Да не за дверь, а из дома! – приказал Умник своим помощникам.
– Но…
– Ты думаешь, я
Тем не менее и вопреки своим словам он счел за благо вернуться на свое место и достать из ящика стола револьвер. Я скосила глаза на Дюпона, тот еле заметно и с видимым облегчением на лице кивнул.
Бельгиец не стал держать револьвер в руке, что выглядело бы проявлением опасений в наш адрес, а он их сам только что отмел, посчитал, что можно его положить на стол, видимо, поддержать фасон перед подчиненными и в этой ситуации полагал нелишним.
Луи и второй бандит скрылись за дверью, все оставшиеся прислушались к их шагам и к звуку открываемой уличной двери.
– Итак?
– Там были бумаги, – уверенно сказала я, хотя никакой уверенности у меня не было.
– Что за бумаги?
– Кажется, чертежи и какие-то пояснения к ним. Впрочем, там были и другие бумаги, письма, листки из блокнотов, – самозабвенно стала врать я, видя, что попала в яблочко. Возможно и скорее всего, содержание пакета с бумагами и не было в точности известно Умнику, но нечто похожее он ожидал от нас услышать.
– Да, неожиданно, – проговорил Умник с легкой иронией. – Теперь мне кажется, что у нас имеется и еще один предмет для разговора: цена нашей сделки. Сколько вы хотите получить за эти бумаги?
– Если вы объясните нам, кто заказал вам их похищение, мы сможем определиться с ценой.
Ох как мне хотелось добавить: все равно вы же не оставите нас в живых, так удовлетворите наше чистое и бескорыстное любопытство!
– Хорошо, – легко согласился Умник, – но ответьте мне на мой вопрос, и я отвечу на ваш. Бумаги у вас при себе?
– Вы о нас настолько плохо думаете? – укорила я его. – К тому же нас обыскали.
– Я не это имел в виду! Они здесь, в городе, или?..
– Они здесь, более того, вы легко их сможете забрать. Предварительно рассчитавшись с нами.
А вот интересно, подумала я, он сделает вид, что платит, или станет нас пытать? Скорее первое, а то чего ради ему затевать весь этот разговор о цене. Да так оно и проще, и быстрее – отдал деньги, взял деньги обратно с неподвижных тел. Ну и каких-то неожиданностей с нашей стороны он должен опасаться, не зря же мы…
– Разумное условие, – прервал мои размышления Умник, – но об этом чуть позже. Так вы желаете узнать точную цену?
– И это тоже вполне разумно. Пока же мы предполагаем, что они стоят не менее, а более, чем ожерелье.
– Я бы на вашем месте предпочел не знать того, что я вам сейчас расскажу. Давайте сразу назовем цену, и на этом разойдемся. Пусть это будет двадцать тысяч.
– Франков? – капризно спросила я.
– Фунтов стерлингов.
– Уже лучше. Но ведь они могут стоить и все двести. Поверьте, мы не собираемся оставлять вас без вашей доли дохода, но не изъять у вас хотя бы половину было бы глупо…
– Что ж, вы сами пожелали. И все неприятности, что могут с вами случиться, будут только на вашей собственной совести!
Он еще раз поднялся из-за стола, даже не прихватив с собой оружие, и вновь прошелся туда-сюда.
– Мой папа любил мне повторять: Огюст, ты можешь быть самым отъявленным пройдохой и самым гнусным преступником, но ты всегда будешь знать, что есть люди много хуже тебя.
– О ком же так нелестно отзывался ваш отец? – вынуждена была спросить я, потому что Огюст вновь замолчал, даже не закончив папочкино напутствие в жизнь.