Ожерелье королевы
Шрифт:
— Она высокого или среднего роста?
— Среднего.
— Какие руки?
— Безупречной формы.
— Шея?
— Длинная и тонкая.
— Выражение лица?
— Строгое и благородное.
— Произношение?
— С некоторым акцентом. Но вы, может быть, знаете эту даму, монсеньер?
— Откуда же мне знать ее, госпожа графиня? — с живостью спросил прелат.
— Я заключаю это по вашим вопросам, монсеньер. Быть может, вами руководит также чувство симпатии, связывающее между собой тех, кто занимается благотворительностью.
— Нет, сударыня, я не знаю ее.
— Но, монсеньер, нет ли у вас каких-то подозрений?
— Откуда же?
— Внушенных вам, например, этим портретом?
— А, — быстро ответил кардинал, опасаясь, не выдал ли он свои подозрения, — да, конечно, этот портрет…
— Этот портрет, монсеньер?
— … мне представляется портретом…
— … императрицы Марии Терезии, не правда ли?
— Думаю, что да.
— И вы полагаете?
— Я полагаю, что у вас была какая-нибудь немецкая дама, одна из тех, например, которые основали общество помощи бедным…
— В Версале?
— Да, в Версале, сударыня.
И кардинал замолчал.
Но было очевидно, что сомнения не оставили его и что присутствие этой коробочки в доме графини лишь усилило его недоверие.
Между тем, хотя от Жанны не ускользнуло, что у принца зародилась какая-то явно невыгодная для нее мысль, она никак не могла объяснить причину ее появления. А г-н де Роган начал подозревать, что графиня заманивает его в ловушку.
Действительно, интерес, проявляемый кардиналом ко всему, что делала королева, легко мог стать известным; такие слухи ходили при дворе и не были тайной, а мы уже рассказывали, с каким тщанием враги де Рогана старались поддержать враждебность между королевой и ее великим раздавателем милостыни.
Портрет Марии Терезии, коробочка, которой королева обыкновенно пользовалась и которую кардинал видел сотни раз в ее руках, — как попало это в руки нищей Жанны?
Правда ли, что королева сама побывала в этом бедном жилище?
И если да, то узнала ли ее Жанна? Не скрывала ли графиня для каких-нибудь целей оказанную ей честь?
Прелата обуревали подозрения, которые зародились в нем еще накануне. Имя Валуа и без того заставило его быть настороже, а теперь оказывалось, что речь шла не о бедной женщине, но о принцессе, поддерживаемой королевой, которая лично являлась к ней, чтобы оказать ей благодеяние.
Но была ли Мария Антуанетта до такой степени добра?
Тем временем Жанна, не спускавшая с кардинала глаз и читавшая на его лице все его сомнения, переживала нравственную пытку. Действительно, для человека, имеющего какую-нибудь заднюю мысль, настоящая пытка — видеть недоверие тех, кого он желал бы убедить в своей правдивости.
Молчание становилось затруднительным для обоих; кардинал прервал его первый:
— А заметили ли вы даму, сопровождавшую вашу благотворительницу? Можете ли вы описать ее?
— О, ее-то я очень хорошо разглядела, — отвечала графиня, — она высокого роста, красивая, решительного вида, с прекрасным цветом лица, с пышными формами.
— Другая дама называла ее по имени?
— Назвала один раз, но именем, данным при крещении.
— Каким же?
— Андре.
— Андре! — вздрогнув, повторил кардинал.
Это движение не ускользнуло от внимания графини де Ламотт.
Кардинал теперь все понял, и имя Андре рассеяло все его сомнения.
Действительно, всем было известно, что позавчера королева ездила в Париж с мадемуазель де Таверне. Слухи о позднем возвращении, о запертых дверях и супружеской ссоре между королем и королевой носились в Версале.
Кардинал вздохнул с облегчением.
На улице Сен-Клод не было ни ловушки, ни заговора. Госпожа де Ламотт показалась ему прекрасной и чистой, как ангел. Но надо было подвергнуть ее еще одному испытанию. Принц недаром был дипломатом.
— Графиня, — сказал он, — меня, сознаюсь, больше всего удивляет одно обстоятельство.
— Какое, монсеньер?
— Что вы, при вашем титуле и имени, не обратились к королю.
— К королю?
— Да.
— Но, монсеньер, я обращалась к королю с двадцатью ходатайствами, с двадцатью прошениями.
— И без успеха?
— Без всякого.
— Но, помимо короля, все принцы королевского дома откликнулись бы на ваши обращения. Например, господин герцог Орлеанский, который очень добр и любит иногда делать то, чего не делает король.
— Я обращалась и к его высочеству герцогу Орлеанскому, монсеньер, но безуспешно.
— Безуспешно! Это меня удивляет.
— Что же делать! Если человек беден и не имеет рекомендации, то его прошения обыкновенно не идут дальше передней принцев.
— Зато есть еще монсеньер граф д’Артуа. Люди, любящие пожить весело, иногда способны на такие хорошие поступки, каких не дождешься и от благотворителей.
— Монсеньер граф д’Артуа поступил так же, как и его высочество герцог Орлеанский и его величество французский король.
— Но ведь есть еще принцессы, тетки короля. О графиня, или я сильно ошибаюсь, или они должны были дать вам благоприятный ответ.
— Нет, монсеньер.
— Я не могу поверить, чтобы и мадам Елизавета, сестра короля, была так бесчувственна.
— Вы правы, монсеньер. Ее королевское высочество, получив мое прошение, обещала принять меня; но не знаю почему, приняв моего мужа, она, несмотря на все мои дальнейшие попытки, не пожелала дать мне более никаких известий о себе.
— Это, действительно, странно! — воскликнул кардинал.
И тотчас же продолжал, будто бы у него только что мелькнула эта мысль в голове:
— Но, Боже мой, мы забыли…
— О ком?
— О той особе, к которой вы должны были обратиться прежде всего.