Ожерелье королевы
Шрифт:
– Та самая сумма, которою вы меня столь любезно ссудили, – воскликнул кардинал, чье лицо покрылось легкой бледностью.
– Да, монсеньор, которой я вас ссудил, – согласился Бальзамо. – Я рад убедиться, что столь высокопоставленная особа, как вы, обладает такой отменной памятью.
Для кардинала это было ударом. По его лицу заструился холодный пот.
– Я уж было подумал, – промолвил он, – что Жозеф Бальзаме, человек, наделенный сверхъестественными способностями, унес с собой в могилу мой долг, подобно тому как он швырнул в огонь мою расписку.
– Монсеньор, – с важностью возразил граф, – жизнь
Смерть бессильна перед эликсиром жизни, огонь бессилен перед асбестом.
– Не понимаю, – произнес кардинал, у которого в глазах все помутилось.
– Сейчас поймете, монсеньор, несомненно, поймете, – ответил Калиостро.
– Что вы имеете в виду?
– Вы узнаете свою подпись.
И он протянул принцу сложенный лист бумаги; еще не развернув его, тот вскричал:
– Моя расписка!
– Да, монсеньор, ваша расписка, – подтвердил Калиостро с легкой улыбкой, которую смягчала бесстрастная почтительность.
– Но ведь вы ее сожгли, сударь, я сам видел пламя.
– Я бросил эту бумажку в огонь, это правда, – возразил граф, – но, как я уже сказал вам, монсеньор, случаю было угодно, чтобы вы писали на куске асбеста, а не на обычной бумаге, а посему я обнаружил расписку среди прогоревших угольев в целости и сохранности.
– Сударь, – надменно произнес кардинал, которому показалось, что предъявление расписки свидетельствует о недоверии к нему, – сударь, поверьте, что и без этой бумаги я точно так же не стал бы отрекаться от долга, как не отрекаюсь от него теперь; поэтому напрасно вы меня обманывали.
– Что вы, монсеньор. Поверьте, у меня и в мыслях не было вас обманывать.
Кардинал покачал головой.
– Вы уверили меня, сударь, – сказал он, – что заемное письмо уничтожено.
– Чтобы вы спокойно и с удовольствием пользовались этими пятьюстами тысячами ливров, – возразил Бальзамо, слегка пожав плечами.
– Но как же так, сударь, – продолжал допытываться кардинал, – почему вы на целых десять лет забыли о столь значительной сумме?
– Я знал, в чьих она руках, монсеньор. Ход событий, игра, воры постепенно уничтожили все мое достояние. Но я знал, что в надежном месте у меня хранятся эти деньги, и спокойно выжидал, покуда не явится крайняя необходимость.
– И вот теперь явилась крайняя необходимость?
– Увы, монсеньор, это так!
– И вы уже не можете более ни потерпеть, ни подождать?
– В самом деле, это не в моих силах, монсеньор, – отвечал Калиостро.
– Итак, вы требуете, чтобы я вернул вам ваши деньги?
– Да, монсеньор.
– Сегодня же?
– Если вам не трудно.
Кардинал замолчал; его охватила дрожь отчаяния. Затем изменившимся голосом он произнес:
– Ваша светлость, несчастные земные владыки не умеют добывать из ничего сокровища с тою же быстротой, как это делаете вы, чародеи, повергающие умы то во тьму, то в свет.
– Ах, монсеньор, – отвечал Калиостро, – поверьте, я не стал бы требовать у вас таких денег, если бы не знал заранее, что вы ими располагаете.
– Я располагаю пятьюстами тысячами ливров? – вскричал прелат.
– Тридцатью тысячами золотом, десятью серебром, а остальные в кассовых билетах.
Кардинал побледнел.
– И хранятся они вот в этом шкафу работы Буля, – продолжал Калиостро.
– Ах, вам и это известно, сударь?
– Да, монсеньор, и мне известно также, ценой каких жертв вам удалось собрать эту сумму. Я слыхал даже, что деньги достались вам вдвое дороже своей истинной стоимости.
– Верно, все так и есть.
– Но…
– Но? – подхватил несчастный принц.
– Но за последние десять лет, – продолжал Калиостро, – я двадцать раз умирал от голода и невзгод рядом с этой распиской, сулившей мне полмиллиона; и все-таки я ждал, не желая вас потревожить. Итак, я полагаю, что мы в расчете, монсеньор.
– В расчете, сударь! – возопил принц. – О, не говорите, что мы в расчете – ведь за вами остается преимущество: вы великодушно ссудили меня столь значительной суммой… В расчете? О нет, нет! Я был и навеки остаюсь вашим должником. Я лишь хочу спросить у вас, ваше сиятельство, почему вы молчали все эти десять лет, имея возможность потребовать у меня все свои деньги? За минувшие десять лет я раз двадцать располагал возможностью вернуть вам долг без затруднений.
– В то время как теперь? – спросил Калиостро.
– О, теперь, не скрою от вас, – воскликнул принц, – теперь уплата долга, которой вы от меня требуете, а вы ведь этого требуете, не так ли?
– Увы, монсеньор!
– Теперь она вводит меня в чудовищные затруднения.
Калиостро слегка повел головой и плечами, что должно было означать: «Делать нечего, монсеньор, дело обстоит так, и другого выхода нет».
– Но вам, угадывающему все на свете, – продолжал принц, – вам, умеющему читать в глубине сердец и даже в глубине шкафов, что порой оказывается еще хуже, – вам, вероятно, нет нужды рассказывать, почему эти деньги так важны для меня и на какие таинственные и священные цели я их предназначал?
– Вы заблуждаетесь, монсеньор, – ледяным тоном возразил Калиостро, – я об этом понятия не имею. Мне и собственные тайны принесли достаточно горя, разочарований и бед, а потому я не занимаюсь чужими тайнами, если они ни к чему мне не служат. Мне надобно было знать, располагаете вы деньгами или нет, поскольку я собирался их у вас потребовать. Я выяснил, что деньги у вас имеются, а каким образом вы намеревались их употребить, было для меня не так уж важно. К тому же, монсеньор, знай я причину ваших затруднений, она, быть может, показалась бы мне столь значительной и достойной внимания, что я поддался бы слабости и согласился повременить, а в нынешних обстоятельствах, повторяю, отсрочка была бы для меня весьма пагубна. Поэтому я предпочитаю ничего не знать.
– Позвольте, сударь! – вскричал кардинал, чья гордость и обидчивость были уязвлены последними словами графа. – Не думайте, будто я хоть в малейшей мере хочу разжалобить вас своими невзгодами; у вас своя корысть; этот документ подтверждает и охраняет ваши интересы; на документе моя подпись, и этого достаточно. Ваши пятьсот тысяч ливров будут вам возвращены.
Калиостро отдал поклон.
– Я прекрасно знаю, – продолжал кардинал в порыве горя, пронзившего его при мысли, что он в один миг лишается собранных с таким трудом денег, – я знаю, сударь, что эта бумага есть всего лишь признание долга, а срок уплаты на ней не указан.