Ожидающий на перекрёстках
Шрифт:
Таргил ошарашенно глянул на меня, потом раскрыл ладонь, и на ней закачался язычок пламени. Я протянул ему свою руку, Предстоящий как-то странно причмокнул, и второй огненный лепесток осветил линии моей жизни и судьбы, без боли вспыхнув в оправе пальцев.
Я сжал руку в кулак, и пламя исчезло. Роа недовольно захрипел и взъерошил перья, клацая клювом.
– Ты спустишься вниз, Таргил, и незаметно смешаешься с толпой. Что бы потом ни происходило - молчи и жди. Когда я вскину руки вот так - как чаши - зажигай свой огонь у
Он глядел на меня, как, должно быть, смотрит волк на взбесившегося кролика.
– Что можешь ты, Сарт, - Таргил выговаривал каждое слово так, словно это был адский, нечеловеческий труд, - что можешь ты там, где бессилен Предстоящий?
Я покосился на свою ладонь, где еще недавно горел огонь.
– Увы, Таргил, отец Дома... Где недороги Предстоящие - там в цене Сарт-Мифотворец. Всему свое время: и силе, и отчаянью, и тому, что пока не имеет имени.
И на миг мне показалось, что невдалеке сгустился и колыхнулся в вечернем воздухе силуэт Дома, Дома-на-Перекрестке, и у нас стало одним зрителем больше.
32
Я подождал, пока Таргил спустится с холма, привяжет коня у одиноко растущего дерева и нырнет в людское месиво с равнодушно-заинтересованным видом случайного проезжающего. Потом взгляд мой выхватил крупного обрюзгшего мужика с факелом в мощной лапе - по-видимому, это и был Черчек, глава хутора - и я стал легонько поглаживать Роа по хребту, от хвоста к затылку.
Беркут встрепенулся и захлопал крыльями. Он вертел головой, не видя добычи, не понимая, откуда должна взяться дичь, а мои пальцы все настойчивее говорили алийцу о начале охоты.
Когда возбуждение птицы достигло предела, я успел учесть все, что нужно было принять в расчет - наполовину скрывшееся за горизонтом солнце, расстояние от холма до столба и от столба до леса, настроение и нервозность толпы, где было всего с дюжину мужиков, а остальные - женщины, старики и дети...
Человек с факелом направился к куче хвороста, и время для раздумий истекло.
– Роа, - коротко бросил я, указывая на добровольного палача, ррай!..
Алиец сорвался с моего плеча и стал набирать высоту.
За мгновение до его охотничьего крика я привстал на стременах и заорал что было сил:
– А-ХАЙ-РИИИ!!!
Последний звук я провизжал на самой высокой ноте, на которую было способно мое многострадальное горло.
Черчек чуть не выронил свой факел, и вся его многочисленная родня немедленно обернулась на крик.
Я отчетливо понимал, что они сейчас должны видеть и чувствовать нарушение ритуала, неуверенность и одинокая фигура всадника на холме, раздражающе неподвижная.
Кроме того, мой вопль хлестнул по и так натянутым нервам толпы, а резкий поворот голов добавил багровости толстым рожам любителей публичных
Секунду мы смотрели друг на друга, и тут же им пришлось поворачиваться обратно, поскольку рухнувший с небес Роа вцепился в лицо Черчека-факельщика, и тот завопил еще похлеще меня, бросив факел и бестолково размахивая руками.
Я не дал хуторянам времени на осмысление происходящего. Я только отметил, что мне повезло - факел упал не на хворост, а сразу у ног перепуганного Черчека, и край его штанины уже начал тлеть - и вонзил шпоры в бока моей кобылы, донельзя возмущенной таким обращением.
Копыта загрохотали за спинами всполошившихся людей - звук отражался от глухих стен бора и хутора, и казался раза в три громче, чем был на самом деле - а у груды вязанок надрывался полуослепший и дымящийся Черчек, над которым хлопал крыльями взлетевший Роа, и хуторяне завертели головами туда-сюда, пытаясь уследить за всем одновременно, в результате чего полностью перестали что бы то ни было понимать.
Это дало мне те две минуты, две шумные бестолковые минуты, и моя бесящаяся кобыла грудью разделила толпу на две неравные части, а еще через мгновение мы сбили с ног несчастного Черчека.
Впрочем, мне сейчас было не до жалости.
– Роа, - рявкнул я во всю глотку, поднимая храпящую лошадь на дыбы, рри!..
Беркут сложил крылья и упал на мое левое плечо, больно разодрав когтями кожу и дрожа от охотничьего азарта.
Бросив поводья и пытаясь удержать танцующую лошадь на задних ногах, я вскинул руки к полыхающему небу. Я молил это небо об одном - чтобы Таргил не утонул в возникшей суматохе, чтобы он сумел, не забыл...
Он не забыл. И сумел. И два огненных тюльпана расцвели на моих ладонях.
Толпа замерла. Они глядели против солнца и видели лишь силуэт, контур черного всадника с горящими руками и призрачной птицей на плече - и им было страшно.
Пять томительных ударов сердца, пять толчков крови в висках царила тишина.
И ее разорвал вопль ужаса. Кричал Таргил, и смею заметить, кричал он отлично - громко, с хрипом, треснувшим фальцетом, точно выдержав необходимую паузу. И тут же рядом с ним завизжала женщина.
Этого хватило с избытком. Крестьяне ринулись прочь, подальше от дикого места, от черного всадника, от страшного имени Ахайри, и крик Таргила затерялся в многоголосом вопле.
Я видел, что мужики помоложе на бегу оглядываются, и понимал, что вскоре они опомнятся и могут захотеть вернуться. Но я не собирался их ждать.
Лопнули веревки под короткими косыми ударами ножа, я перекинул невесомое тело Лайны через круп лошади, и мы поскакали так, словно нас несла крылатая колесница Темной Матери, а не почтенная кобыла средних лет.
Только тут я заметил, что истерически смеюсь, и из нижней прокушенной губы у меня течет кровь.
За нами ударили в землю копыта коня Таргила.