Ожоги сердца (сборник)
Шрифт:
Дочь и сын изумлены. Для них мираж, что для тех ребят метро, — смотри и удивляйся. Они готовы поверить, что в безводных Кулундинских степях началось невиданное наводнение: одинокие деревья, полевые станы, степные поселки купаются в голубых волнах разлива. Над волнами всплывают крыши домов, дымятся трубы — удивительно красиво. Красиво или горестно? Красиво для тех, кто впервые видит Кулундинские степи в голубых миражах, а для местных хлеборобов миражи над полями — горше полыни. Это испарение влаги из почвы, это засуха. Какое неудачное лето я выбрал для поездки сюда…
Перед
В Кулунде все решает влага в почве. Есть запасы влаги — будет урожай. В степновских колхозах, например, как я помню по довоенным годам, люди работали в поле и зимой: строили щиты для снегозадержания, строили из хвороста, из камыша, из соломы до двухсот штук на гектар и переносили их после каждого снегопада, после каждой метели, стараясь задержать каждую снежинку на пашне. Теперь, разумеется, борются за влагу более современными способами — появилось столько новой техники — и, главное, у людей есть опыт бороться за влагу круглый год. А березки, посаженные моими сверстниками, вероятно, теперь стали березовыми рощами…
До конца прошлого века земли Кулундинской степи были кабинетскими, принадлежали царю. В 1892 году явочным порядком сюда стали прибывать переселенцы. Царский кабинет вынужден был передать здешние земли под переселение. В том же году образовалась Степная волость. Тогда же здесь была построена метеорологическая станция.
Прошло еще каких-то пятнадцать лет, и «лошадиная степь» стала быстро богатеть. Появилось изобилие зерна, мяса и масла. В 1908 году только одному купцу Дерову надо было вывезти на сибирскую магистраль семьдесят тысяч пудов масла. Богатая клейковиной и белками кулундинская пшеница стала пользоваться большим спросом на внутреннем и международном рынке.
В 1912 году Степная волость с сорока тысяч десятин могла поставить на рынок свыше пяти миллионов пудов зерна. Местные купцы сумели «уговорить» строителей железной дороги Омск — Павлодар проложить путь «чугунке» там, где они хотели. Все окупилось богатыми сборами зерна и продуктами животноводства. Освоение плодородных земель шло постепенно, с гривы на гриву, от перелеска к перелеску.
Так Кулундинская степь — девяносто тысяч квадратных километров — стала одним из крупных земледельческих районов Сибири.
Возможность увеличения производства зерна и продукции животноводства значительно возросла после того, как на полях Кулунды образовались крупные механизированные хозяйства — колхозы и совхозы. В 1939 году только в Степном районе зерновой клин возрос до ста тысяч гектаров. Средний урожай пшеницы составлял более ста пудов с гектара, а в отдельных колхозах, как, например, имени Ленина, где трудилась большая мастерица выращивания пшеницы, тогда еще комсомолка, Мария Кострикина, средний урожай с площади четырехсот гектаров составлял двести двадцать два пуда.
Меня избрали секретарем райкома комсомола, когда по Кулунде ударила сильная засуха, и, в силу сложившихся обстоятельств, вся молодежь района поднялась на строительство заслонов против суховеев. На гривах, на равнинах, местами сплошным фронтом воздвигались тогда еще низенькие стенки из березок и сосенок в несколько рядов, углами, так, чтобы защитить пашню от южного и западного ветров. Лишая себя выходных и отдыха, люди трудились на посадках лесозащитных полос, убежденно веря, что они закладывают основы устойчивых урожаев на много лет вперед. Как трогательно было смотреть на двенадцатилетнего школьника, который украшал землю березками не столько для себя, сколько для своего будущего потомства…
Поезд замедлил ход. Вглядываюсь в знакомый с довоенной поры рабочий поселок станции. Он заметно посветлел. Не видно дыма и копоти паровозных топок: здесь вместо паровозов теперь курсируют дизель-электровозы. Вот и вокзал. На перроне толпятся пассажиры с чемоданами и корзинками. Подталкивая друг друга, они спешат к хвостовым вагонам на посадку. Не спешит, как я заметил, лишь один дежурный по перрону. Возле него стоит высокий мужчина без кепки, голова будто посыпана пеплом. Я сразу узнаю его. Это бывший командир взвода разведки, теперь первый секретарь райкома партии Николай Колчанов. Дважды встречался с ним после войны в Москве. Не по годам удивительно быстро седеет бывший разведчик. Сию же минуту к нему подбегают два шустрых паренька в полосатых майках, показывают руками то на головные, то на хвостовые вагоны. Ясно, кого-то ждут, но не знают, в каком вагоне. Я не спешу выходить. Пусть схлынет толпа — тогда выйду. Дочь и сын с чемоданами уже на площадке тамбура.
— Кого ищете? — спрашивает проводник вскочившего в вагон паренька в полосатой майке.
— Да вот телеграмма из Татарки… Из Москвы едет, а номер вагона не указал…
Никакой телеграммы из Татарки я не давал, однако насторожился: там, возле буфета, перекинулся несколькими фразами со знакомым журналистом из Омска. Неужели он ухитрился дать такую телеграмму сюда, в райком партии?
— А кто он такой? — продолжает допрашивать паренька проводник, заслонив ему ход против моего купе.
— Да бывший нашенский секретарь комсомола… Сергеев, из Москвы едет.
— Из этого вагона здесь сходят трое москвичей.
— Где они?
— Двое младших на выходе, третий вон в купе чай допивает.
Паренек заглянул в купе, потоптался перед дверью и крикнул в открытое окно:
— Николай Федорович!.. Сюда, вот он, тут!..
Выхожу из вагона, и закачалась под ногами земля: вспомнился митинг на этом перроне в час отправки на фронт, когда каждый из нас словами и взглядами заверял родных и близких: «Не волнуйтесь, скоро вернемся с победой». Верили в победу, но не знали, что добывать ее придется так долго и такой дорогой ценой…