Ожоги сердца (сборник)
Шрифт:
Сидим, смотрим друг другу в глаза. Он ждет начала моего разговора, я — звонка из Москвы, чтоб передать просьбу о продлении отпуска, а если это невозможно, то освободить меня от штатной должности в правлении и от обязанностей председателя военной комиссии со дня ухода в отпуск.
Звонок телефона прерывает наше молчание. Поднимаю трубку. В Москве еще раннее утро. Отвечает квартира Соболева. Называю себя, прошу Леонида Сергеевича.
— Я у телефона, — отвечает он. — Что у тебя там случилось?
— Побывал сегодня в семье погибшего на фронте друга…
— Понимаю…
В телефоне послышался замедленный
— Не могу я так — приехал и уехал. Прошу продлить отпуск или освободить…
— Можешь не пояснять. Об освобождении вопрос снимается, а отпуск… продлим. Сколько надо?
— Задержусь до осени.
— Как мне известно, ты там не один.
— Дочь и сын со мной. Их отправлю раньше.
— И тоже не спеши. Пусть познают, как добывается хлеб.
— С хлебом нынче здесь будут сложности.
— Знаю, ведь ты в Кулундинских степях?
— Да.
— Мой поклон кулундинским хлеборобам. Сочувствую… Продление отпуска подтвердим телеграммой…
Кладу трубку на рычаг.
Николай Федорович обходит стол и останавливается за моей спиной:
— Значит, все-таки не «бэу»!
— Но и не первой свежести, однако готов встать в строй взвода разведки, которым командовал в свое время лейтенант Колчанов, а теперь первый секретарь райкома партии. Жду команду. — Я повернулся к нему лицом, вытянувшись в струнку.
— Отставить, — произнес он улыбчиво с иронией, — строевая подготовка отменяется.
— Почему?
— В разгар боя шагистикой не занимаются.
— Уже идет бой?
— Не бой, а сражение.
— Тогда прошу указать цели.
— Цели… — он прищурил левый глаз, как бы поймав меня на мушку. — А как вчерашняя боль в голове?
— Она была ложная, — сознался я.
— От ложного самовнушения, — уточнил он.
— Прошу объяснить обстановку, — попросил я, уклоняясь от разговора о причинах моей вчерашней хитрости.
Николай Федорович присел к столу против меня, нахмурился. На впалых щеках обозначились белые пятна. Похоже, он намеревался сказать: «В такую пору и богу помолишься, лишь бы дожди пошли», — но он только посмотрел на потолок и произнес:
— Обстановка не из радостных.
— Хочу вникнуть в существо, — сказал я.
И теперь ему, кажется, в самом деле захотелось мысленно вернуться в свой взвод, на боевые позиции военной поры.
Он предложил:
— Давай условно, хоть на час переместимся в подвал того дома, в который сию минуту врезалась бомба.
— И взорвалась? — спросил я.
— Взорвалась… Нас завалило, но мы остались живы. Перед нами стоит задача не только выбраться из развалин, но еще организовать оборону этого дома.
— Как мне помнится, — прервал я его, — это не условный и не придуманный эпизод, а достоверный факт из боевой жизни снайпера Василия Зайцева и моего собеседника. Могу точно назвать место и дату: Сталинград, район Метизного завода, двадцать седьмое сентября сорок второго года.
— Спасибо за уточнение, — сказал он и, помолчав, продолжил: — Когда мы выбрались из подвала, то развалины дома стали для нас родными. Мы не покинули их. Пришло подкрепление, и тут образовался опорный пункт батальона. Даже комбат переместился в наш подвал: две бомбы в одну точку не ложатся. В общем, выжили, выстояли, победили. Но могло быть наоборот, если бы в эту точку угодила в тот час еще одна бомба…
— Как известно, этого не случилось.
— Правильно, не случилось, — согласился он, — иначе кто-то из нас в этом присутствии должен был отсутствовать… Но люди нашего района по собственному опыту, по личным наблюдениям утверждают, что и вторая, и третья бомба, и десятая ложатся в одну точку.
— Но здесь же не было бомбежек?! — вырвалось у меня.
— Хуже, в прямом и переносном смысле.
— Не понимаю, прошу пояснить.
— Пояснить… Разрушенный бомбами дом или завод можно восстановить сравнительно быстро, за считанные месяцы. А вот как восстановить плодородие посевного поля, если ветровая эрозия истощила почву донельзя? Два года подряд летом и зимой удар за ударом… и все по самым плодородным пашням. Накопится где-то заряд горячих песков с ветром и несется сюда с ураганной силой… Соберется где-то вихревой заряд каких-то сумасшедших сил и начинает кружить по нашим полям, сдирает плодородный слой, обнажает землю, что называется, до самых костей. Больно смотреть…
Николай Федорович перешел в свое кресло, открыл стол, достал пачку фотографий и раскинул их передо мной.
На фотографиях — поля, скотные дворы, улицы деревень — все окутано чернотой. Даже окна домов черные. Не видно и светлых людских лиц. Мрачная ночь.
— Скучновато, — выдохнул я.
— Это снимки прошлого года. Они сделаны на третий день после черной бури, — пояснил Николай Федорович и принялся называть факты и цифры — какой урон понесли от черной бури колхозы и совхозы района.
Сидим, размышляем вслух час, другой. На стол легла карта района. Отмечаю взглядом отдельные пункты, в которых собираюсь побывать, навестить в них родственников моих боевых друзей. Спрашиваю:
— Там все так же мрачно, как на фотографиях?
Это возмутило Николая Федоровича:
— Как плохо ты думаешь о своих земляках!.. Да, мы ведем тяжелый бой, несем местами невосполнимый урон, но это не значит, что опустили руки, окончательно сникли. Ничего подобного… Ты же уже успел посмотреть на районный центр. Неужели не заметил никаких перемен… Ну вот, даже станционный поселок тебе понравился. Там действительно не стало копоти паровозных топок, хоть никаких важных обнов у железнодорожников не прибавилось. Впрочем, обстановка тебе ясна, выбирай маршрут, посмотри, поговори с людьми, тогда лучше поймем друг друга.
НА БОЛЬШАКАХ И ПРОСЕЛКАХ
Перед сумерками озеро Яркуль побагровело. Верь не верь — солнце улеглось здесь на ночной отдых и натягивает на себя сшитое из цветастых лоскутков одеяло. Похоже, зябко ему на дне глубокого озера — мелкая рябь подкатывается к берегу. Проходит еще несколько минут — и перед глазами открывается игра сумеречных красок. Перламутровая россыпь прибрежных всплесков сменяется синеющей гладью. Голубые, охристые оттенки отмелей смешиваются с наплывом сизой темноты, усыпанной фосфористыми блестками. А там вдали закачалась бирюзовая паутинка испарений, из-под которых просвечивает звездная лазурь отраженного в воде неба. Всплеснулся невдалеке ненасытный окунь или прожорливая щука, и кажется, закачалась вся вселенная…