Ожоги сердца (сборник)
Шрифт:
Филипп Иванович сидел на завалинке под окнами своей избы, плел корзинку из тонких лозинок, привезенных соседкой из яркульских тальников.
— Это у меня приработок к пенсии, — пояснил он. — Сплету пяток — и на базар. По трояку платят, а если лазурь — небесную краску — по бокам вплету, по пять рублей нарасхват берут.
— А где вы лазурь берете?
— Лазурь… Лазурь у Митрофания водится, больше нигде… Он по святому писанию живет и мне велит следовать за ним. Корзинки-то я плету по его велению. Свечи-то теперь стали вон какие дорогие, а мне еще надобно накопить на дорогу в Славгород. За сына там неделю молиться собираюсь…
Мы уходили от Филиппа Ивановича Ткаченко отягощенные
В Рождественке всего две улицы. Они тянутся вдоль двух грив, разъединенных отлогой лощиной и березовыми рощами. Между рощами продолговатый водоем со скамейками и подмостками для полоскания белья. Этот водоем строился и облагораживался еще до войны силами молодежи под руководством Тимофея Слоева. Но сейчас Тимофей даже не обращал внимания на свое довоенное творение, его взор был устремлен на крестовый дом с голубыми ставнями на окнах. Там перед окнами прохаживалась женщина в белом холщовом сарафане.
— Зинаида! — позвал ее Тимофей, остановившись перед огородом.
К городьбе неторопливо подошла статная молодица, плечи отлогие, шея длинная, русые волосы причесаны с прямым пробором, взгляд голубых глаз томный, разлет бровей широкий.
— Доброго здоровья, — сказала она голосом наставницы: дескать, с этого надо начинать разговор при встрече с человеком. — С чем пожаловали?
— Скажи Митрофану, гость к нему из Москвы, однополчанин.
— Митрофаний почивает после трапезы. Проснется, скажу.
— Проснется… Как на курорте! — упрекнул ее Тимофей.
— Окстись, дядюшка, ночная у него сегодня была.
— Разбуди. Скажи, некогда нам.
— На закате солнца разбужу. А вы приходите завтра, после полудня.
Она оказалась непреклонной, калитку закрыла на засов, и мы поплелись восвояси. Тимофей вскипел.
— Тихо, — остановил я его, — если завтра состоится встреча с Митрофаном, то прошу взять себя в руки. Так надо, иначе у нас ничего не получится.
— Понимаю… Буду молчать, — передохнув, согласился он.
Попутно я спросил Тимофея, почему Зинаида назвала его по-родственному — дядюшкой.
— В племянницы напрашивается по материнской линии. Горобцева она, дочь сестры моей матери, — сконфуженно объяснил он и надолго погрузился в какие-то свои думы.
И вот мы в доме Митрофана. Точнее, в одной половине его дома, во вторую он не пригласил и, как видно, приглашать не собирается. Окинув взглядом голубой потолок, висячую лампу с голубым абажуром в густой россыпи звезд, я заметил вслух:
— Культ неба.
— Вера в небо, — как бы поправляя меня, уточнил хозяин и, пригласив нас в передний угол к столу, пояснил: — Небо нельзя гневить. Люди, теряющие веру в земные силы, должны обращать свои взоры к небу, усердно просить у него пощады.
— С каких пор, по-вашему, вера в небесные силы стала сильнее веры в земные? — спросил я.
Вижу, не первый раз его донимают таким вопросом, потому он ответил не задумываясь:
— Искони, искони…
Сидим, беседуем полчаса, час… Мне пока не удается вспомнить, где, когда, на каком участке Сталинградского фронта встречался с Митрофаном. Снять бы с него бороду… Лицо гладкое, плечист, голову держит прямо; от него пышет здоровьем, как от циркового богатыря, на груди которого можно дробить камни, и рассуждает — держи ухо востро и языку волю не давай. Ему, вероятно, уже что-то известно, какие причины привели меня к нему, потому с самого начала разговора прилагает усилия для демонстрации своей смиренности, старается высказать убеждения, против которых трудно возражать: дескать, все мы ходим под одним небом.
Подчеркнув, что небо со дня сотворения мира стало крышей земли, он втягивает меня в размышления о событиях недавнего прошлого. Спрашивая, отвечает и тем утверждает свое право говорить без остановки, как на проповеди:
— …Когда с этой крыши стал извергаться сатанинский огонь, что по священному писанию предвещало начало светопреставления, когда в небе появились стальные птицы, несущие испепеление всему живому и мертвому на земле, против чего в первые годы войны не было надежного щита, когда земля и небо срослись в адском круговороте огня, как это было в начальные дни Сталинградской битвы, тогда что оставалось делать человеку? Именно тогда многие вспомнили бога, просили небо о пощаде и поклялись, что если останутся живы, то всю свою жизнь посвятят утверждению веры во власть всевышнего. И никто не смеет отрицать, что в ту пору православная церковь приняла на себя возрастающий поток молящихся за спасение Отечества.
…В сорок пятом году, когда зловещее пламя войны было погашено там, откуда оно взметнулось, это произошло в центре Европы, в Берлине, церковь не потеряла прихожан. Почему? Двадцать миллионов погибших и пропавших без вести. У них остались отцы и матери. Они пошли к священнослужителям. Духовное общение и молитвы о погибших сыновьях стали их потребностью.
…Потом, в августе того же сорок пятого, на востоке, над Хиросимой и Нагасаки поднялись два гигантских гриба атомных взрывов — неслыханной силы удар света, воспламененного воздуха, разрушительного урагана. Там вулкан огня с неба в одно мгновение снес с лица земли два города, погубив сотни тысяч детей, женщин и стариков. Угроза повторения таких ударов повисла над другими городами планеты. После этого даже забывшие о путях духовного общения с проповедниками священных писаний задумались — где найти если не щит, то отвлечение дум от страха смерти в адском огне. Одни пошли в церковь, в религиозные секты, другие — к зеленому змию — гасить в душе тревогу за свою жизнь, за жизнь наследников…
Ясно, что он намерен убедить меня в правоте своих суждений о всемогущей силе неба. Я пока не возражаю, выслушиваю его с подчеркнутым интересом. Молчит и Тимофей Слоев, которого мне удалось посадить с собой и незаметно придерживать за локоть: «молчи, как условились».
— …Теперь здесь, в Кулунде, — продолжает Митрофан, — небо обрушило на души крестьян, на души хлеборобов мрак черных бурь. Эрозия земли. Ветровая эрозия земли. Какие духовные силы надобно сохранить хлеборобу, чтоб не упасть ниц?
«Да, действительно, — отмечаю я про себя, — он умеет вовлекать слушателей в раздумья, находя точки соприкосновения своих суждений с реальными фактами действительности, — подготовленный проповедник религиозных взглядов в современных условиях. Аргументы веские — якобы верой и правдой он служит общему делу, озабочен решением сложных проблем времени».
— …Я верю в разум, — продолжает он, — но кто осмелится отрицать, что небесные светила, к которым извечно был обращен человеческий взор, не помогли накоплению знаний и пониманий законов мироздания? Без тяги к небу, к возвышенному, человек остался бы беспомощным в борьбе против злых сил. Его дух или, как вы говорите, сознание, мыслящая материя так и остались бы пещерными, не поднялись над утробными заботами. Об этом пишут и ученые-атеисты. А это, кстати, давно доказано теологией… Мои усердные молитвы обращены к небу, чем избавляю себя, свою душу от тягостных дум и сомнений, навеянных земными неурядицами. Всякий, кто видит и знает усердные старания верующих, поймет их бескорыстие ради благоденствия человека на земле…