P.S. Я тебя ненавижу!
Шрифт:
— Может, уже хватит орать! — завопила Эля, сильнее прижимая наушники к голове. Как назло, в композициях наступила пауза, поэтому она отчетливо услышала материнское:
— Неблагодарная дрянь!
И дверь закрылась. После чего стало заметно тише.
Вот и ладно.
Эля посмотрела на свое отражение в мониторе компьютера. Короткий ежик волос, круглое лицо, большие пустые глаза.
Скучно. Как же скучно. Одно и то же. День за днем. Хорошо хоть времена года меняются, какое-то разнообразие, а то ведь можно повеситься от тоски.
О том, что дверь, открывшись, шарахнула о стену, Эля поняла по вибрации. Она прошла по полу, ударила в стол. Прекрасные у
— Почему ты не вышла проводить мать?
— Почему я должна выходить ее провожать? Ай!
Отец сдернул наушники, задев волосы. Без музыки стало неуютно, словно в мороз вышла босиком на снег. И пальто, конечно, тоже не надела.
— Я спрашиваю, почему ты так себя ведешь с матерью?
Отец навис. Уперся одной рукой в стол, другой в подлокотник кресла. Смотреть на него неудобно. Будем надеяться, что и ему тоже — неудобно. Вообще вся жизнь какая-то неудобная. Широкое, когда-то красивое лицо, серые выцветающие глаза, набрякшие мешки под ними, редкие ресницы и брови, запавшие щеки с сеткой морщин.
— А как я должна с ней себя вести? — прошипела Эля. — Вы ругаетесь, я тут при чем?
— Хоть бы задницу от кресла оторвала. И почему у тебя в комнате опять бардак?
Он смахнул со спинки кресла пару рубашек. Бардак от этого не уменьшился, но папа почему-то остался доволен.
— Не трогай мои вещи! — вскипела Эля.
— Были бы вещи — лежали бы на месте!
— Я не обязана ничего убирать! Моя комната — что хочу, то и делаю.
В том же духе еще приблизительно минут десять. Это тоже входило в план дня. После ссоры с матерью отец обрушивался на Элю. За долгие два года Эля научилась отвечать достойно. И если поначалу ругаться с отцом было не очень удобно — отец все-таки, то потом у нее неплохо стало получаться. Она даже знала, чем все закончится. Отец пообещает, что выбросит все из ее комнаты, Эля ответит: «Да выбрасывай!», подхватит куртку и выйдет в прихожую.
— Только попробуй прийти поздно! — крикнет отец вслед.
— А чего тут пробовать? — ухмыльнется Эля и так шарахнет дверью, что повалятся с косой полочки в ванной тюбики. Впрочем, они уже упали. Ну что же, ничего не повалится. Эля просто хлопнет дверью. Может, стекло какое еще выпадет. Она однажды выбила одно. Зима была, а потому какое-то время в квартире стоял холод. Жаль, мастера быстро пришли, заменили, а то можно было бы каток заливать, друзей звать на променады. А впрочем, хорошо, что быстро пришли. Нет у нее друзей.
На улице Эля лениво прошлась туда-сюда, посидела на качелях. Суббота. Сентябрь. Одиннадцать утра. А уже такая скукотень. Подобрала камешек, подбросила на ладони. С камешка посыпался песок, и еще что-то грязное прилипло к коже. Проверила деньги на сотовом. Тридцать рублей. После сегодняшнего крика дня два о новых денежных вливаниях можно и не мечтать. Хотя есть одно местечко, где «под каждым ей кустом был готов и стол и дом». Не наведаться ли туда? И даже в такую рань там наверняка кипит жизнь.
Эля запустила в воробья камешком. Воробей, конечно же, увернулся. Камешек укатился в затоптанную траву. Удачненько!
По случаю субботы общественный транспорт ходил вяло. Эля подождала отпущенные ему пять минут и пошла пешком. За без малого час ни один автобус ее не догнал. Что было хорошо. Пока шла, в голову лезли ненужные воспоминания. Как начинала ездить на конюшню, как проходили первые тренировки, как Тяпка затащил ее в сугроб, сел брюхом в снег и отказался выбираться самостоятельно. Как молодой Ванька пошел вразнос, влетел вместе с ней в конюшню и затормозил, только упершись мордой в бетонную стенку. Как упала вместе с Козой, преодолевая невысокое препятствие, как эта корова отдавила ей ногу. Как раз за разом слетала с упрямого Кутузова, а Миша смеялся и говорил, что настоящим всадником можно стать только после пяти падений. У нее этих падений набралось с десяток, были уже треснуты ребра, потянуты оба запястья, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы Кутузов не умер от колик. Недавно совсем. В апреле. Эля пришла, а денник пустой. Это испугало больше всего — чисто отмытые бетонные стены и пол, даже как будто поблескивающий от осознания своей стерильности. Тогда же родилась нехорошая мысль, что Кутузов бросил ее специально. Никакая это не смерть, он ушел к другим, она ему как всадница не понравилась.
Сама не заметила, как начала бояться приходить на конюшню. А ну как вновь увидит эту страшную чистоту. Порой даже слышала знакомый цокот копыт по проходу, с небольшим приволакиванием задней ноги. Ей так и виделось, что в денник вот-вот просунется узкая морда с глубокими впадинками вдоль носа, конь всхрапнет, глянет на нее бельмом — Кутузов был слеп на один глаз.
Кутузов до сих пор время от времени виделся Эле среди лошадей. Это был призрак прошлого, от которого она не могла избавиться. Что-то неприятное всплывало в душе и, не находя образных подтверждений, таяло. Ничего она не хотела вспоминать, потому что ничего и не было.
Суббота, утро, на плацу мается новичок. Вечный Лёник лениво трусил поперек площадки, явно направляясь к конюшне. Худенькая девчонка бестолково молотила по толстым бокам пятками, размахивала руками, кричала «Но!» в равнодушные уши. Тренер Оксана сидела на лавочке под облетающей березой, вертела в руках листик.
— Ну, куда, куда ты… — лениво вздохнула она. — Рули обратно.
Рулить у наездника не получалось. Лёник маленьким танком пер в выбранном направлении.
— Руки! Руки! — Было видно, что Оксана больше хочет спать, чем работать, что сидеть под березкой ей приятней, чем вставать и куда-то идти.
— Не хлопай коленями, бедра должны быть неподвижны!
Лёник остановился и вопросительно посмотрел на людей.
— Ты чего так рано? — Оксана все же встала, выбросила листик и сделала решительное лицо. Сейчас она будет ругаться. На коня. На всадницу. На жизнь. У нее всегда есть о чем поговорить.
— Как там Ахтуб?
— Скучает по тебе Ахтуб, — мрачно улыбнулась Оксана. — Копыто за ночь разбил, все к тебе рвался.
Эля побежала к конюшне. Лёник за ее спиной заржал.
Ахтуб стоял от входа в третьем загоне среднего ряда. Здоровый буденновец, метр семьдесят в холке, золото-рыжий с короткой гривой и редким хвостом, белое пятно на лбу плавно стекало к носу и утопало в широко расставленных ноздрях. Сухая, пропорциональная голова с прямым профилем, широким лбом и выразительными глазами. Эля бы сказала — хитрыми глазами. Сейчас они невинно смотрели на человека, а это значит, что-то натворил. Боевой трехлеток. Эля собиралась участвовать с ним на октябрьских соревнованиях.
— Ну, и что случилось?
«Ничего не случилось», — говорил взгляд коня.
— Давай посмотрим твои ноги.
С ногами было все в порядке, копыто поцарапано, но это могло произойти и не в деннике, мало ли что было вчера на прогулке.
Эля поднырнула под широкой, хорошо развитой грудью, коснулась верхних частей передних ног, провела рукой по холке. Пальцы споткнулись о неплановую шероховатость.
— Эттто что такое? — пробормотала она, закапываясь в линялую после жаркого лета гриву.