P.S. Я тебя ненавижу!
Шрифт:
— Чего это? — теперь пришло время Альке изучать состав мази.
— Наши подрались. Мой вышел победителем. А твой пал на поле боя.
— Чего?
Банка грохнулась на пол второй раз. Алька гремел засовами. Высоченный Ликбез фыркнул Овсянкину в макушку.
— И мазь подобрать не забудь! Она тебе пригодится.
Эля отправилась к Ахтубу. Пришло время поработать скребками, расчесать хвост и гриву, почистить копыта.
— Какого, — выл из-за невысокой стенки Алька. — Я твоего сейчас сам покусаю.
— Мы тоже с царапиной. — Эля заметила, как конь отстраняется, боясь, что снова станет больно. — Да я вижу, вижу… И как ты только ухитрился подставиться?
Эту манеру говорить с лошадью она перенесла и на все предметы, что ее окружали. Она могла говорить с чайником, с посудой, с учебником или дневником, ругала подушку, выговаривала одеялу, а то и туче на небе — в дождь не выпускали на плац, а нормально размяться можно было только там.
— Ну как же так? — причитал Овсянкин.
— Миша сказал, это на пару дней, — попыталась утешить его Эля.
— А ты тренироваться, да? — Над перегородкой показался несчастный Алька. — Это нечестно! — Он скрылся, а потом снова появился. — Давай ты тоже пропустишь два дня!
Эля демонстративно повернулась к нему спиной.
— А если за два дня не заживет?
Эля поднырнуло под брюхом коня, встала с другой стороны. Ахтуб попятился — с такой силой она стала тереть его скребком.
— Споткнешься, упадешь и свернешь шею! — уронил на нее «доброе» пророчество Алька.
Эля выглянула из-за спины своего коня.
— Тебе тоже не хворать!
— А-аэл!
Они выглянули из денников одновременно:
— Чего?
Миша довольно потер руки.
— Аль, помоги мне поседлать Лихого.
Эля хихикнула, скрываясь у Ахтуба. Мелочь, а приятно. Сейчас Овсянкин будет полчаса скакать вокруг этого психованного орловца, ставить на растяжку, уворачиваться от поджатой задней ноги. Ничего, скучать не придется. Его еще заставят Лихого водить по кругу и слушать довольное бормотание карапуза. Так ему и надо.
Эля последний раз провела щеткой по бокам, почесала Ахтубу под челюстью. Конь довольно фыркнул. Уздечка, потник, седло — Эля уже не замечала тех движений, что совершала. Они давным-давно были доведены до автоматизма. Машинально пригладила ладонью шерсть на спине, вскинула потник, чуть спустила его, набросила седло, перекинула стремена. Ахтуб переминался с ноги на ногу — он торопился поскорее выйти, и вся эта подготовка его раздражала. Он вздергивал морду, не давая надеть уздечку, надувался, чтобы нельзя было нормально затянуть подпругу. Эля вскрикивала, хлопала по брюху, растворяясь и в своих звуках, и в своих действиях. Кто сегодня приходил к ней домой? О чем ссорились? Да и ругались ли вообще? Странно, что она еще держала в памяти даты Столетней войны и годы царствований каждого из Романовых. Словно эта информация была для нее чем-то важным. Важнее, чем сегодняшний день, чем день вчерашний.
Она сходила сказать Семену Петровичу, что готова к тренировке, вывела Ахтуба, подтянула подпруги, выехала на плац. Отшагала, отработала основные упражнения, подготовила лошадь к прыжкам.
Тяжелые шаги коня выбивал из нее, как из пыльного мешка, все ненужное и незначительное. Папа, мама, уроки, отметки, вечный вопрос: «Кем хочешь стать?»
Глаз привычно рассчитывал расстояние до препятствия, нога привычно работала, давая лошади шенкеля, чувствуя, как повод чуть проваливается, оттого, что Ахтуб подбирает голову, увеличивает ход, готовясь к прыжку.
Ту-дух, ту-дух, — стучат копыта. Рывок — и прочь сегодняшний день. Еще прыжок — и прочь вообще все дни, что были и будут. Все это неважно, все это лишнее.
— Плохо! — издалека кричит Семен Петрович. — Что ты его отпускаешь? Он должен всегда чувствовать, что ты им управляешь. И корпус легче!
Круг легкой рысью, успокаивая коня, и — на прямую перед препятствием.
— Спокойней, спокойней! Не торопи его!
Ахтуб сорвался раньше, чем она успела его послать, помчался, не давая нормально рассчитать прыжок.
— Может быть, он тебя поседлает? Что за самовольство? — ворчал после прыжка Семен Петрович. — Давай сама будешь прыгать через препятствия? Зачем тебе конь?
— У! Морда! — Эля хлопнула Ахтуба по ушам поводом. Конь от возмущения взбрыкнул, по его корпусу прошла волна, встряхнувшая Элю в седле.
— Соберись!
Они снова отшагали положенное время, но теперь Эля внимательно следила, намереваясь не давать Ахтубу самовольничать. Конь под ней собрался, недовольный, что ему не дают свободы. Но все же тяжеленная махина в полтонны слушалась легкого движения пальцами рук, незаметного хода ноги.
— Работаем, работаем! — кричал тренер.
Ахтуб пошел пружинистой напряженной рысью, широкой, в размах, возбуждение не давало ему перейти на галоп, хоть Эля и впечатывала пятки ему в бока. Но вот перед самым препятствием Ахтуб сделал два резких прыжка, вынося обе ноги вперед.
Пронзительный гудок.
Ахтуб совершил кульбит в сторону, крупом сбивая препятствия. Элю подбросило и резко перекинуло на переднюю луку. Изогнутый жесткий край врезался в нижнюю часть живота, заставив на мгновение ослепнуть от боли и быстрых слез. Конь взвился передними копытами, откидывая всадницу назад, но она уже пришла в себя, подхватила выскользнувший повод, усилила нажим левого шенкеля, заставляя коня отвернуться от испугавшей его машины.
У ворот сигналила легковушка. Семен Петрович шел к калитке, и шаг его не обещал ничего хорошего.
— Ах, почему люди не летают, как птицы, — съязвили от лавочек.
Эля повела Ахтуба легкой рысцой, чувствуя, как медленно расслабляются мышцы, как болью пульсируют отбитые места, как подрагивают руки.
— Ты что делаешь после тренировки?
По глазам Овсянкина никогда нельзя было понять, прикалывается он или говорит серьезно.
— К Айболиту иду, — сквозь зубы ответила Эля. Как же все болело!